Обетованная земля

— Императрица Евгения расстреляла бы их обеих! — сказала она.

Между тем я вытолкал ее из-под свисавшего края скатерти с громадным красным пятном.

— Осторожно! — предупредил я. — Калифорнийское бургундское.

Рауль с видом победителя красовался на поле брани. Он бросил несколько банкнот в дальний угол будуара, и обе испанки с видом гневных индюшек бросились их подбирать.

— А теперь, милые дамы, пришла пора прощанья, — объявил он. — Приношу вам искренние соболезнования за свою неловкость, но нам придется расстаться.

Он сделал знак Альфонсу. Мойков тоже поднялся. Впрочем, если кто-нибудь ожидал продолжения скандала, он явно ошибся. Выпустив на прощание короткую очередь звучных проклятий, испанки ретировались из будуара, разворачивая на ходу широкие подолы платьев.

— Откуда они вообще взялись? — недоумевал Рауль. Оказалось, что никто их не знает. Каждый принял их за знакомых кого-то из присутствующих.

— Впрочем, это и не важно, — великодушно заявил Рауль. — Откуда вообще что берется в жизни? Но теперь-то вы понимаете, почему мне так чужды женщины? С ними всегда почему-то попадаешь в смешное положение.

Он повернулся к Марии:

— Вы не пострадали, мисс Фиола?

— Только морально. Тарелку с салями перехватил господин Зоммер.

— А вы, графиня?

Старушка отмахнулась:

— Что там! Даже стрельбы и то не было.

— Хорошо. В таком случае, Альфонс, налей всем еще на прощанье.

И тут пуэрториканка внезапно запела. У нее был глубокий, сильный голос. Она пела, не отрывая глаз от мексиканца. Ее песня была полна могучего, неутолимого сладострастия и тоски; она была настолько далека от всяких раздумий, всякой цивилизации, что в ней явственно слышалась отрешенность смерти. Эта песня родилась задолго до того, как человечество научилось самому человечному в себе: умению смеяться и шутить, — оттого в ней была такая прямота, бесстыдство и невинность. На лице мексиканца не дрогнул ни один мускул. Неподвижной оставалась и сама женщина — шевелились только ее глаза и губы. Они смотрели друг на друга неморгающими глазами, а мелодия становилась все сильнее и сильнее и лилась как река. Это было соитие без единого прикосновения, и каждый из нас чувствовал, что это так. Все молчали, в глазах Марии Фиолы я увидел слезы, а песня лилась и лилась; я видел, как Рауль, Джон, Мойков и даже Лахман и старая графиня молча смотрели прямо перед собой, захваченные пением женщины, не желавшей знать никого, кроме своего мексиканца; на потертом лице старого жиголо она читала всю свою жизнь, и это не было ни странно, ни смешно.

IX

Перед званым ужином у моего покровителя Танненбаума я заблаговременно зашел за Робертом Хиршем.

— Сегодня нас ждет не заурядная кормежка для бедных эмигрантов, — объяснил мне Хирш. — Нам предстоит нечто большее. Настоящий праздник! Прощальный вечер, поминки, рождение, начало новой жизни.

Завтра семейству Танненбаумов дают американское гражданство. Сегодня мы это отметим!

— Они так долго здесь прожили?

— Пять лет. Без обмана. Причем приехали они по настоящей квоте.

— Как же им это удалось? Ведь все квоты расписаны на много лет вперед!

— Не знаю. Может, они и раньше здесь бывали, а может, у них в Америке есть влиятельные родственники. А может быть, ему просто повезло.

— Повезло? — удивленно переспросил я.

— Везение или случай — чему тут удивляться? Мы же и сами все эти годы прожили на одном везении.

Я кивнул:

— Если бы только мы постоянно об этом помнили! Жить было бы гораздо проще.

Хирш рассмеялся:

— Как раз тебе не на что жаловаться. Благодаря твоим слабым познаниям в английском на тебя свалилась вторая молодость. Радуйся и не ной.

— Ладно.

— Сегодня вечером мы хороним еще и фамилию Танненбаум, — сообщил Роберт. — Завтра она канет в прошлое. В Америке при натурализации можно выбрать себе новое имя. Танненбаум конечно же этим воспользуется.

— Что ж, я его не осуждаю. Какое же имя он себе выбрал?

Хирш засмеялся:

— Он долго над этим раздумывал. Он столько натерпелся из-за своей старой фамилии, что был согласен разве что на самую красивую — в качестве компенсации. Что-нибудь схожее с величайшими именами в истории человечества. Вообще-то он сдержанный человек, но тут, как видно, прорвался его застарелый комплекс. Родственники предлагали ему Баум, Танн или Небау. Старую фамилию в сокращенном виде. Но Танненбаум встал на дыбы. Он был так возмущен, будто его склоняют к содомскому греху. Тебе этого наверняка не понять.

— Почему же? Только оставь при себе свои антисемитские шуточки! Я знаю, они у тебя как раз вертятся на языке.

— Конечно, с фамилией Зоммер жить куда как проще, — не унимался Хирш. — Тебе повезло с твоим еврейским двойником. Христиан по фамилии Зоммер на свете полным-полно. Быть Хиршем уже посложнее. А с фамилией Танненбаум само существование превращается в настоящий подвиг. И так до самой смерти.

— Так что же за фамилию он себе выбрал?