Обетованная земля

Три больших стола были составлены в форме подковы. Они ломились от блюд, подносов и тарелок, так что под ними не было видно скатерти. На левом столе красовались всевозможные пирожные и в том числе два гигантских торта: один темный, залитый шоколадом, с надписью «Танненбаум», а другой розовый, увенчанный марципановыми розочками и надписью «Смит».

— Изобретение моей кухарки Розы, — объяснил Танненбаум. — Мы не смогли ее отговорить. Торт «Танненбаум» разрежут и съедят сегодня. А торт «Смит» — завтра, когда мы вернемся с церемонии получения гражданства. Вот такой символический акт замыслила наша кухарка.

— А почему вам пришло в голову назваться именно Смитом? — поинтересовался Хирш. — Фамилия Майер такая же распространенная. И как-то больше похожа на еврейскую.

Танненбаум смутился.

— Это никак не связано с нашей национальностью, — начал оправдываться он. — Мы и не думаем от нее отказываться. Но и носиться со своей нелепой фамилией, как с рождественской елкой, тоже не собираемся.

— На острове Ява люди меняют свои имена по нескольку раз в жизни, — подтвердил я. — Смотря по тому, кем они себя ощущают. По-моему, очень разумный обычай. — Свою речь я закончил, завороженно уставившись на курицу под соусом из портвейна, лежавшую прямо перед моим носом.

Танненбаум все еще был несколько обеспокоен, что задел религиозные чувства Роберта. Он кое-что знал о его французских подвигах в роли Иуды Маккавея и очень его уважал.

— Не желаете ли чего-нибудь выпить? — спросил он.

Хирш рассмеялся:

— Ну по такому случаю только шампанского. Самого лучшего. «Дом Периньон».

Танненбаум покачал головой:

— Такого у нас нет. Сегодня, во всяком случае. Сегодня у нас вообще не будет французских вин. Не будем вспоминать о прошлом. Нам предлагали раздобыть и голландского джина, и мозельских вин. Но мы отказались — слишком уж мы настрадались в тех краях. Америка нас приняла, так будем сегодня пить только американские вина и американскую водку. Вы же понимаете нас, не так ли?

Судя по всему, Хирш его не понимал.

— А что с вами стряслось во Франции? — недоумевал он.

— Меня не пропустили через границу.

— И теперь вы в отместку единолично объявили Франции блокаду? Винную войну? Оригинальная идея!

— Вовсе не в отместку, — заверил его Танненбаум. — Просто в знак благодарности стране, которая нас приютила. Вот вам калифорнийское шампанское, вот белое вино из Нью-Йорка и Чили, а вот и местный бурбон. Мы просто хотим забыть, господин Хирш! Хотя бы сегодня! Иначе как вообще дальше жить? Все забыть. И эту проклятую фамилию тоже. Мы хотим начать все сначала!

Я смотрел на этого маленького, немного трогательного человечка с всклокоченными седыми волосами. «Забвение, — думал я, — какое великое слово! И какое наивное. Вот только каждый понимает его на свой лад».

— Что за восхитительная выставка разных кушаний, господин Танненбаум, — вставил я. — Здесь хватит на целую роту едоков. Неужели все сметут за сегодняшний вечер?

Танненбаум облегченно улыбнулся:

— Наши гости всегда отличались здоровым аппетитом. Пожалуйста, не стесняйтесь. У нас здесь фуршет. Каждый сам берет то, что ему приглянулось.

Я тут же ухватил куриную ножку с желе и соусом из портвейна.

— Чем тебе Танненбаум не угодил? — спросил я у Хирша, пока мы с ним обходили обильно уставленные столы.

— Всем угодил, — ответил он. — Я сам собой недоволен.

— Да кто же собой доволен?

Роберт пристально посмотрел на меня.

— Все забыть! — сказал он с надрывом. — Если бы это было так просто! Просто забыть обо всем и радоваться мещанскому уюту! Нет, все забыть может только тот, кому нечего забывать.

— Может быть, с Танненбаумом все так и есть, — миролюбиво возразил я, прихватив еще и куриную грудку. — Может быть, кроме потерянных денег ему не о чем забывать. Деньги — не мертвые.

Хирш снова уставился на меня.

— У каждого еврея есть мертвые, забыл он о них или нет. У каждого!

Я огляделся.

— Роберт, — сказал я, — разве все это можно съесть? Что за расточительство?

— Не волнуйся, съедят, — ответил Хирш уже поспокойнее. — В две смены. Сегодня вечером угощают первую смену. Эмигрантов, которые здесь уже чего-то добились. А также профессоров, врачей и адвокатов, которые пока что ничего не добились. Актеров, писателей и ученых, которые все еще не освоили английский язык, а может быть, и никогда не освоят. Короче, бродячие пролетарии в белых воротничках, которые здесь по большей части голодают.

— А завтра? — спросил я.

— А завтра остатки передадут организации, которая помогает самым бедным беженцам. Такая вот примитивная, но действенная помощь.

— Что же тут плохого, Роберт?

— Ничего, — ответил он.

— Вот и я о том же! И что, все это приготовлено прямо здесь, в доме?