Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Но раз недругам удалось отправить в ссылку самого архиепископа Константинопольского, то у Августина, епископа африканского городка Гиппон, было еще больше поводов опасаться за свою будущность. Сильное влияние восточного богословия и пристрастие к аллегорической экзегезе делали Августина легкой мишенью для недоброжелателей, тем более что во многих отношениях он был куда ближе к богословию Оригена, чем Златоуст. Августину даже приписывали послание «О воплощении Слова к Януарию», которое в действительности представляет собой компиляцию из сочинений Оригена.

Может быть, чтобы вывести себя из-под удара, может, еще по какой-то неведомой причине – но факт есть факт – примерно в это самое время Августин разворачивается на 180 градусов и выступает с принципиально новым грубо материалистическим учением о первоначальном состоянии человека. Тем самым он перечеркивает все, чему научился от св. Амвросия. Этот переворот во взглядах был настолько силен, что на закате жизни Августину пришлось написать книгу «Пересмотры», чтобы разрешить недоумения, возникающие в связи с его ранними текстами.

Например, разбирая свое сочинение «О Нагорной проповеди» (393–396), где необходимость заботиться о пропитании понималась как следствие греха, Августин кается: «Я не принял во внимание, что телесное пропитание было дано даже первым людям в раю до того, как они, согрешив, навлекли на себя наказание в виде смерти. Поскольку они были бессмертны в теле еще не духовном… они прибегали к телесной пище»[52]. В «Пересмотрах» Августин ругает самого себя и за труд «Об истинной религии» (390), где утверждалось, что люди не имели бы супружеских и родительских отношений, «если бы природа наша, пребывая в заповедях и в подобии Богу, не впала в состояние настоящего повреждения» [53]. Августин заявляет о своем решительном несогласии с этой своей ранней формулировкой, поскольку она «ведет к утверждению, что первые супруги не приносили бы потомства, если бы они не согрешили»[54].

«Ошибки молодости», в которых раскаивался пожилой Августин, были в то время распространенной, если не сказать общепринятой точкой зрения, на которой стояло большинство греческих отцов Церкви. В начале своего пути Августин определенно находился ближе к церковному преданию, чем в старости, когда его суждения о жизни в раю становились все более неожиданными и шокирующими. Если раньше Августин – в русле восточного богословия – подчеркивал отличия между райским бытием и нынешней жизнью, то теперь он настаивает на их отсутствии. Применительно к этому этапу его творчества справедливы слова еп. Василия (Родзянко): Августин «словно не замечает, что после грехопадения эта земля уже не та, и спокойно переходит через границу взад и вперед, даже не думая о паспорте и визе», он «так и не вспомнил об испорченности Адамовым грехом падшего мира сего»[55], перестав видеть принципиальную разницу между падшим миром и исходным творением.

Перебирая библейские образы рая в трактате с говорящим названием «О Книге Бытия буквально» (401–414), Августин неумолимо пригвождает каждый из них к нынешней, осязаемой реальности. Древо жизни? Оно «действительно было некоторым деревом». Древо познания добра и зла? «И это дерево надо принимать не за иносказание, а за некоторое действительное дерево» – грехопадение состояло во вкушении какого-то фрукта (pomum) наподобие яблока или инжира. Четыре реки, которым давал начало поток, орошавший рай? «Это – настоящие реки, а не иносказательные образы, которых не существует в природе»[56]. В «Пересмотрах» Августин сожалеет, что в молодости «объяснял слова Писания согласно их аллегорическому значению, не осмеливаясь понимать великие тайны естества буквально»[57].

Ранний Августин вслед за греческим богословием без колебаний проводил аналогию между праведниками, которым уготовано воскресение, и первозданными людьми: «после телесной смерти, которую мы несем за первый грех, тело наше в свое время и своим порядком будет восстановлено в своей первобытной крепости»[58]. Но в преклонном возрасте Августин принялся яростно отрицать эту мысль: «не следует думать, что мы по воскресении будем иметь такое тело, какое имел первый человек до грехопадения»[59], «когда уподобимся ангелам Божьим (Мф. 22: 30), мы получим не то тело, которое потеряли в Адаме, а настолько лучшее, насколько духовное лучше душевного»[60]. Но если о начале нельзя судить по концу, то для понимания райской жизни остается прибегнуть к реалиям дня сегодняшнего. И поздний Августин ровно так и поступает, приписывая райским обитателям все, чем занимаемся мы с вами, включая весь процесс пищеварения и половые контакты.