Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Отождествив людей в первозданном состоянии с падшим человечеством, Августин – считающийся отцом католического учения о первородном грехе и испорченности человеческой природы – по сути, радикально преуменьшил масштаб грехопадения. Да, епископ Гиппонский учил, что в результате греха люди стали одержимы похотью (concupiscentia), а их воля оказалась настолько испорченной, что без помощи благодати они не могут уверовать в Бога и стремиться к добру. Однако при всем при этом Августин настаивал, что грехопадение никак не отразилось на онтологическом статусе человека – грех не внес никаких мало-мальски существенных изменений ни в человеческое тело, ни в окружающий мир. Именно это утверждение перекочевало из поздних сочинений Августина в последующее западное богословие и затем предопределило успех теистического эволюционизма.

5. Как из Адама сделали питекантропа

Августин стал главным источником вдохновения для западной средневековой мысли. Все многоголосие патристической традиции заглушил голос одного-единственного отца Церкви с его специфическими мнениями. Если не считать Иоанна Скотта Эриугену, деятеля Каролингского возрождения IX века, то на Западе никто всерьез не пытался прислушаться к богословию Востока. Более того, Фома Аквинский не стеснялся открыто критиковать св. Григория Нисского и св. Иоанна Дамаскина за их отказ допустить половое размножение в раю. В «Сентенциях» Петра Ломбарда (XII век), которого называют отцом систематической католической теологии, Августин по количеству приведенных цитат в разы превосходит всех остальных отцов Церкви, вместе взятых. Именно с подачи Ломбарда августиновское учение о рае обросло дальнейшими натуралистическими подробностями.

В частности, Ломбарда занимал вопрос, какими должны были рождаться дети в раю – физически и интеллектуально развитыми или же беспомощными, как нынешние младенцы. У Евы утроба была столь же мала, как и у нынешних женщин, и из нее не могло выходить ничего крупнее среднестатистического новорожденного, рассуждает Ломбард. Следовательно, дети в раю развивались бы так же, как и дети падшего человека: «Посредством тех же законов, которые управляют человеческим размножением сейчас, они росли бы и прогрессировали в использовании частей тела, дожидаясь того возраста, в котором они будут способны говорить и ходить, как это происходит и с нами. Это составляет не дефект, но особенность естества»[69]. Сам вопрос Ломбарда о размерах матки применительно к обитателям рая показался бы греческим отцам Церкви абсурдным и кощунственным, как и его утверждение, что «в первоначальном состоянии человеческое тело было животным, то есть нуждающимся в пище»[70].

В XIII веке Фома Аквинский в «Сумме теологии» отточил августиновское учение о рае уже в мельчайших подробностях. Он отрицал какое-либо влияние грехопадения на человеческое естество: «грех не может ни прибавить, ни отнять то, что присуще человеку по природе»[71]. Чтобы ни у кого не осталось сомнений в тождественности состояния первозданных и нынешних людей, Фома уделял немало внимания физиологическим отправлениям в раю. Например, он указывал, что люди в раю спали и видели сны, а также испражнялись: «необходимость в выведении излишков существовала [и тогда], но это было расположено Богом так, чтобы быть приличествующим [тому] состоянию»[72]. Поскольку в раю было жарко, то человек в нем не мог не потеть – Фома говорит о «потере влажности под действием естественной высокой температуры»[73], что, по его мнению, компенсировалось поеданием сочной мякоти райских плодов. Если бы Фома был знаком с современным курсом физиологии, он бы без колебаний приписал райскому человеку хромосомы, кишечные ворсинки и анальный сфинктер. Помимо способности произвольно шевелить половыми органами, о которой писал Августин, люди, по предположению Фомы, до грехопадения имели возможность выбирать пол будущего ребенка: «поскольку тогда тело было подчинено душе, потому мог бы зачаться ребенок того пола, какой бы родители просто пожелали»[74]. (Если это так, то, пожалуй, генетические манипуляции с зародышами, против которых возражает Ватикан, в реальности приближают нас к райскому состоянию.)

По мысли греческих отцов Церкви, человек исходно был равен ангелам, тогда как в понимании «ангелического доктора» (так потомки называли Фому) он был равен животным: «порождение посредством соития столь же естественно для человека в силу его животной жизни, которой… он обладал и до греха, сколь естественно оно для других совершенных животных, о чем свидетельствуют нам их телесные члены». Проведение таких параллелей было совершенно немыслимо для св. Григория Нисского и других богословов Востока, которые брезгливо отзывались обо всем, что роднит людей с животными, – по их мнению, в скотоподобие человека вверг грех, исказивший его истинную природу. Во включенности человека в организменную жизнь святоотеческая мысль видела аномалию, отклонение от Богом установленного порядка вещей.