Обезьяна и тигр

Застыв на месте, судья весь обратился в слух, но уловил лишь биение собственного сердца. Должно быть, это просто шелест драпировки, подумал он, уловив легкий сквозняк. Он принялся отдирать бумажную ленту. И тут на крышку упала черная тень.

— Оставьте ее в покое! — раздался хриплый голос.

Судья резко повернулся. Это был эконом, пожирающий его вытаращенными глазами.

— Мне нужно осмотреть труп госпожи Цзигюй, — резко возразил судья. — Я подозреваю тут грязную игру. Вам ничего не известно об этом, не так ли? Зачем вы явились сюда?

— Я… Я не мог заснуть. Я пошел во двор, потому что подумал…

— Что лошади ржут. Вы мне это уже говорили, когда мы встретились во дворе. Отвечайте на вопрос!

— Я пришел зажечь благовония, господин. Чтобы душа госпожи Цзигюй покоилась в мире.

— Похвальная преданность хозяйской дочери. Но если так, то почему вы спрятались, когда я вошел? И где?

Эконом отвел в сторону драпировку. Трясущейся рукой он указал на дальний угол, где в стене обнаружилась ниша.

— Там… Там раньше была дверь… — заикаясь, проговорил он. — Потом ее заделали. — Повернувшись к гробу, он медленно продолжил: — Да, вы правы. Мне не следовало прятаться. Больше мне вообще нечего прятать. Я так любил ее, господин.

— А она?

— Разумеется, господин, я никогда не раскрывал перед ней своих чувств! — воскликнул эконом. — Это правда, что моя семья полвека назад была хорошо известна. Но она пришла в упадок, и я вынужден сам зарабатывать себе на хлеб. Я бы никогда не посмел сказать хозяину, что я… Кроме того, она была просватана за сына…

— Да-да. Теперь скажите мне, не было, по вашему мнению, чего-то необычного в ее неожиданной смерти?

— Нет, господин. Что могло быть необычного? Мы все знали, что у нее слабое сердце, и волнение от…

— Несомненно. Вы видели ее труп?

— Я бы не смог вынести этого зрелища, господин! Нет-нет! Я хотел запомнить ее такой, какой она была, всегда такая… такая… Минь попросил меня помочь ему и его старому слуге положить ее в этот… этот гроб, но я не смог, я был так удручен. Сначала разбойники, а затем эта… эта неожиданная…

— Ладно, как бы то ни было, теперь вы поможете мне снять крышку!

Судья надорвал полоску и несколькими резкими движениями сдернул ее.

— Вы поднимаете другой конец! — приказал он. — Затем мы положим крышку на пол.

Вместе они приподняли крышку.

Вдруг эконом отпустил свой край. Судья едва успел удержать ее от падения, и она криво легла на гроб.

— Это не Цзигюй! — завопил эконом. — Это Астра!

— Заткнись! — рявкнул судья.

Он взглянул на застывшее лицо девушки в гробу. Простонародная, грубая даже в смерти красота. Тяжелые брови, изогнутые над посиневшими веками, круглые щеки с ямочками, пухлые, четко очерченные губы. Ни малейшего сходства с портретом Цзигюй.

— Давайте тихо положим крышку на пол, — спокойно сказал он дрожащему эконому.

Когда наконец тяжелая крышка оказалась на полу, судья взял фонарь и поставил на угол гроба. Он задумчиво разглядывал длинное белое платье из дорогого шелка с вышитыми цветками сливы. Пояс по обычаю затянут тройным бантом прямо под пышной грудью. Одеревеневшие руки застыли по бокам.

— Платье, разумеется, принадлежит госпоже Цзигюй, — заметил судья.

— Несомненно, господин. Но это Астра, уверяю вас! Что случилось с госпожой Цзигюй?

— Дойдем и до этого. Но сначала я должен обследовать это тело. Подождите меня в зале. Свечей не зажигайте, я пока не хочу, чтобы кто-нибудь знал об этом.

Перепуганный эконом начал, стуча зубами, возражать, но судья без церемоний вытолкал его из комнаты и закрыл дверь.

Он начал с банта на поясе. Потребовалось время, чтобы развязать хитрые узлы. Затем он левой рукой чуть приподнял тело за талию, чтобы вытащить пояс, который несколько раз обвивал тело. Труп оказался довольно тяжелым. Это объясняло жалобы старого слуги на тяжесть тела, которое он с господином Минем спускал по лестнице.

Судья повесил пояс на край гроба и задрал платье. Под ним никакой одежды не было, так что глазам судьи предстало стройное обнаженное тело. Он взял фонарь и тщательно осмотрел его в поисках следов насилия. Но на гладкой белой коже не было никаких повреждений, если не считать нескольких поверхностных царапин на больших грудях, а также кое-где на округлом животе. После того как судья установил, что женщина была примерно на четвертом месяце беременности, он высвободил ее закоченевшие руки из широких рукавов. Бросил мимолетный взгляд на коротко подстриженные ногти и мозолистые ладони, затем повернул тело на бок. Судья еле сдержал готовый вырваться возглас. Прямо под левой лопаткой был прилеплен небольшой черный пластырь размером с медную монету. Судья осторожно отлепил его и обнаружил маленькую рану. Он долго изучал ее, ощупывая окружающую плоть, и, наконец, измерил зубочисткой глубину. Женщина была убита. Длинным, тонким ножом, острие которого пронзило сердце.