Обезьяний ящик

Мама при росте 154 сантиметра весила 34 кг (!!!). Редко (топливо было в чудовищном дефиците, жгли редкие книги из отцовской библиотеки) они с теткой на буржуйке грели воду для мытья, и Нина произносила лапидарную фразу: «Бросай свои кости в таз». Читательницы мои (если вы есть): от голода прекратились специфические функции дамского организма, тем паче – детородные, посему дети, родившиеся в Питере в 1942-1944 гг., имели родителей, которые могли каким-то образом достать еду. Не верьте людям, которые рассказывают, что ели в блокаду голубей, собак, кошек и крыс (вначале грызунов было ужасающее количество, но весной 1942 г. они «ушли»). Не было этих тварей в блокадном Ленинграде. Все покинули город. А кошек-собак съели первой блокадной осенью. Эти люди лгут, они людоеды (дети людоедов). А вот столярный клей, жмых, вываренная кожа на обед – сколько угодно. Мама и тетка Нина рассказывали, что получили письмо от сестры Ольги, мол, в эвакуации голодно: одна картошка. Они рыдали несколько часов, мечтая хотя бы о картофельных очистках.

Быть может, самым ярким воспоминанием о блокаде была следующая незатейливая история. Мама накопила денег и купила с рук мешочек гречи (вожделенная мечта голодных, смертельно голодных людей). Очень дорого, но хотелось накормить раненную в грудь и голову сестру. Мешочек был аккуратно завязан, крупа была видна, она прощупывалась через тонкую холстину. Дома мама обнаружила, что крупы чуть-чуть сверху, а остальное – крупная (специально подобранная) зола. Горе было великое. У матушки был сильный характер: именно она делила на три части (утро, день, вечер) каждый день пайки хлеба – свою и сестринскую. Очень многие люди (преимущественно мужчины) быстро умирали от того, что СРАЗУ съедали пайку. Курильщики же погибали от того, что выменивали хлеб на папиросы.

13.

2 июня 1942 г.

Мое сердце, моя любовь.

Милая Валюшенька, в теплый весенний вечер как-то особенно чувствуешь, что недостает тебя, моего друга, жены моей верной, помощницы в жизни.

Счастливая, счастливая и иногда даже, кажется, неповторимая пора жизни с тобой в не разрушенном Ленинграде, неужели она не вернется. Нет, это не может быть. Воспоминания о тебе освежают мою душу и служат для меня источником наслаждения.

Я сейчас вижу – вот ты взглянула на меня и улыбнулась. Твой голос… Я, кажется, готов заплакать – слезами любви и восторга – перед твоим образом, твоими страданиями в осажденном городе. Сейчас я ловлю себя на том, что задумался – мои мечты неясны, расплывчаты, но они все полны надеждой на светлое счастье и чистую любовь к тебе. Пусть только настоящая суровая жизнь не оставит следы в наших сердцах, кроме воспоминаний.

Лишь бы скорей кончилась война. Милая Валюшенька, ты мне не ответила, как же ты решаешь вопрос с эвакуацией. Нужно все-таки уезжать. Ты и так довольно долго ждала. Ведь есть у нас в России люди, которые не видели войны. Живут себе как ни в чем не бывало. Даже вблизи фронта встречаются крестьяне – звери, которые – кроме наживы – ничего от войны плохого не имеют. Накопили всяких вещей – на ряд лет. Все у них есть. Хлеба запас на многие годы. Сухари. Консервы. Военных используют для себя. Даже странно – как умеют приспосабливаться люди. Если, конечно, подобных людей можно считать за людей. Для родины, войны они ничего не делают.

Я сожалею, нужно было бы убедить тебя быть со мной. Рентгенотехником ты бы смогла быстро стать и работать, а не умирать с голоду.