Обезьяны

— Когда Вы утверждаете, что Вы «человек», что Вы имеете в виду?

— Я — представитель человеческого рода. По-латыни вид называется Человек разумный, или Человек прямоходящий, вроде того. Почему вы задаете мне эти вопросы, Вы же сама человек?

— Нет, я шимпанзе, и Вы тоже. Вы не человек. Люди — это грубые животные, которые водятся только в Экваториальной Африке. В Европе в неволе живет известное количество людей, но в основном на них ставят эксперименты. Люди не умеют ни пользоваться знаками, ни издавать осмысленные вокализации, а уж писать — и подавно. Вы умеете писать, именно поэтому я и могу быть совершенно уверена, что Вы не человек. Кроме того, у людей практически нет шерстяного покрова. А у Вас, если мне, как Вашему врачу, позволено так показать, весьма привлекательная шерстка.

— Я — человек, потому что родился человеком. Боже мой! Просто не верится, что я сам это пишу. Знаете, я думаю, что все это — часть моего психоза, все эти бумажки, что я вам пишу в ответ на ваши идиотские вопросы. Где Сара? Почему вы не даете ей навестить меня? Или свяжитесь с моим агентом, Джорджем Левинсоном. Они оба люди, как и я.

— И Сара, и Джордж уже неоднократно Вас навещали. Они, как и все существа в этом мире, которых приятно называть разумными, — тоже шимпанзе. Я понимаю Ваш страх, Саймон, и Ваше замешательство, но Вам придется признать, что с Вами что-то не так. Я полагаю, в Вашем мозгу имеются какие-то органические нарушения. Если Вы позволите мне и моим коллегам подвергнуть Вас кое-каким неврологическим тестам и провести ряд других исследований, то, возможно, мы сумеем понять, так это или нет, и, соответственно, найти способ помочь Вам.

И так далее, и тому подобное. Всякий раз обмен письмами вроде бы успешно завершался и Саймон соглашался впустить д-ра Боуэн к себе в палату для жестикуляции морд-а-морд; но едва она входила в палату, как у пациента снова случался приступ животного страха и он падал без чувств, приходя в то же самое состояние, в каком и был госпитализирован. И все начиналось сначала.

— «ХууууГрааа», — нежнее нежного вокализировала Джейн у двери, бочком вползая в проем. Сгорбленный самец сидел к ней спиной, выглядело это откровенно жалко, вся его поза служила одним большим знаком «у меня болезнь Паркинсона». Воздух был пропитан отчаянием, психиатр втягивала его носом и чувствовала на языке.

— «Х-хуууу?» — вокализировал Саймон, демонстрируя тем самым, что прекрасно понимает: со стороны двери к нему обращается именно Джейн. Удостоверившись в этом, д-р Боуэн опять же бочком подчетверенькивала к нему и очень осторожно начинала барабанить художнику по спине, одновременно чистя его и сопя:

— Не бойся, Саймон, я здесь, чтобы помочь тебе, вот я сейчас тебя почищу.

Всякий раз это было началом конца — секунду-другую пациент терпел чистку, но затем, едва только поворачивал голову и встречался с Джейн глазами, взвывал:

— «Вррррааааа!» Пошла вон! Пошла вон, пошла вон, пошла вон! — Он вскакивал на лапы и забивался в угол палаты, скуля и хныча, его пальцам едва удавалось показать ей, куда он советует ей отправляться.