Объятье Немет (СИ)

Сначала Ати не понял. Но тут увидел: что-то справа, светящееся. Перевел взгляд - и заставил себя зажмуриться. Но, когда снова открыл глаза, видение не исчезло.

Возможно, это просто чудилось ему? Ведь не могла же она правда быть там. Нет, не могла.

И все же именно ее Ати видел, идущую из темноты. Вдалеке все так же горело окно, но теперь еще - дверь.

Зеленое платье, озаренное пламенем, разметавшиеся от ветра, такие прямые обычно волосы.

- Жаль, под ее суждение попадет не только Немет, - рассмеялся Зарат.

И крикнул выжженной тьме:

- Слышишь меня, Лайлин? Ты сказал, что не знаешь судьбы хуже Немет. Но ведь ты же солгал! Нет награды ужасней небытия!

Какое-то время тишина длилась. А потом дядя узнал.

- Меана? - испуганно, чересчур четко для человека по ту сторону смерти воскликнул он. - Нет!

Но Ати слишком хорошо знал, что просить о чем-либо мать бесполезно.

И тут сознание оставило его снова. Сквозь надвигавшуюся пелену Ати услышал горестный вой - несомненное свидетельство смерти. Слышал еще голоса - но не разобрал слов. И как ни хотел очнуться, сделать этого не умел.

Эпилог

Потом, когда вспоминал поездку назад, Ати все пытался отличить сон от яви. Обрывчатое это путешествие то и дело перемежалось полосами забвения. Какое бы заклятие ни использовал на исходе жизни Лайлин, чье тело, уже безвозвратно мертвое, Зарат уложил обратно в ящик, о людях, с ним пришедших, он не заботился.

Бальзамировщик, которого вдобавок еще укусила Немет, оказался, однако, крепче. И хоть сплевывал то и дело на пол кровь, утирая бороду тыльной стороной кисти, что-то подсказывало Ати: тот оправится. Что происходило с ним самим, сказать бы не смог. Какое-то разрежение рассудка, чрезмерная ясность, против воли уносящая далеко-далеко. Он хотел вернуться, но научился не с первой попытки.

"Она мертва? Мертва же?" - спросил Ати, очнувшись в очередной раз. Увидел, как кивнул бальзамировщик, почувствовал облегчение от того, что тварь погибла, и сдался очередному светлому, похожему на ясное озеро сполоху.

"А дядя? Что сталось с ним?" - спросил снова, но Зарат промолчал.

Матери с ними не было, хоть Ати и помнил касание руки у себя на лбу. Так та удостоверилась, что опасности нет. "Меня сюда привезли, отсюда и увезут", - сказала она, и Зарат с готовностью согласился. Каким же почтительным бальзамировщик был в ее обществе! Ати даже не предполагал в нем подобного.

Костер слуги затушили, угли разметали. Мулы быстро побежали по направлению к Фер-Сиальце, погоняемые кнутом, а на стенах дрожали огни. И, добравшись до дома, в смутной полуреальности повалившись в кровать, Ати о явлении матери сумел даже забыть. До утра - когда проснулся и понял, что то был не сон. У него ушел, впрочем, день и еще два, чтобы подняться в ее покои. Не из-за слабости тела: он пришел в себя быстро. Из-за другого.

Ступень за ступенью. В полдень дом всегда засыпал, даже слуги - и те отдыхали. Те же, кому не повезло, разошлись, исполняя каждый свое поручение. Ати поднимался медленно, но сомнения отбросил. Когда старшая девушка заступила дорогу, миновал ее, будто не видя. Она так и осталась стоять.

Коридор с желто-красными циновками. Звон цепочек, как всегда, задевающих плечи. Пустота и с детства знакомое предвкушение неги. Даже теперь Ати его не забыл. Забывать, больше того, не хотел.

- Ты пришел, - сказала мать.

Она сидела на возвышении, среди привычной зелено-соломенной яркости комнаты, спиной к нему.

- Да.

Ати приблизился, чтобы заглянуть ей в лицо.

- Расскажи мне, что было между тобой и Лайлином.

Говорить было страшно, будто рвалась безвозвратно знакомая ткань, и все-таки он спросил:

- Почему жрецы отослали меня из храма? Ведь им обещан был третий сын. Потому что отец мой - мне не отец, и они об этом узнали?

Она обернулась, и сразу исчезло сомнение.

- Нет, - таким знакомым жестом разгладила платье. Но после добавила: - Нет, в этом я уверена быть не могу. Болус вернулся на той же неделе.

И, стремясь ничего не оставить от избытка значений, даваемого неизвестностью, продолжила:

- Как не могут быть уверены и жрецы. Иначе говорили бы с тобой по-другому. Кто бы ни был отцом, душа твоя не несет никакой о том памяти. Поэтому они и отправили тебя назад. Ведь при подготовке к первому посвящению открываются многие тайны.

Сраженный этой истиной, многократно уже подсказанной: Заратом, Аштой и даже не ведавшим правды отцом, Ати не нашел, что сказать. Мать, между тем, говорила.

- Но если бы я могла угадать, что это тебя заберет храм, что Наринех погибнет, смирила бы свою ненависть.

- Ненависть?

Она сидела перед ним - такая красивая, так похожая на него - и такая при этом далекая.

- Что искушала Лайлина, я виновата сама. Мы говорили с ним много, чересчур много в те первые годы. И он был так хорош, когда вернулся из империи Аяран. Так доволен собой и познанием. Но что, дерзнув, отказа не принял, виноват только сам. И с наказанием согласился: много лет не входил в этот дом. Сожалел? Едва ли. Но никогда не помыслил бы встретить гнев брата. А это я обещала ему. Кроме другого.

Как ни смотрел, Ати не мог найти в ней и тени неловкости.