Обязан выжить

Портной согласно покивал головой, удивительно напомнив китайского болванчика, и сразу перешел к делу.

— Не извольте беспокоиться, отпарим, выгладим, — однако, не сумев сдержать профессионального любопытства, поинтересовался: — Вы, я вижу, на отдых… Не из столицы?

— Нет, я из тайги.

Говоря так, Иртеньев был совершенно спокоен, бумага, извлеченная из картонки, в случае чего, вполне могла подтвердить его слова.

— Ну тогда я, конечно, понимаю, откуда у вас такая борода, — Гольдман в первый раз улыбнулся. — Вы знаете, тут за углом такой себе Ефраим Кац держит парикмахерскую, и если хотите…

Мысль о парикмахере была здравой, и Вика уточнил:

— А сколько это займет времени?

— Часок, — ответил Гольдман и тут же принялся за костюм.

Парикмахерская Ефраима Каца действительно оказалась за углом. Хозяин, конечно тоже еврей, только, в отличие от Гольдмана, молодой и улыбчиво-жизнерадостный, сидя в единственном кресле перед зеркальным столиком, читал «Правду». Увидев Иртеньева, он мгновенно сорвался с места, бросил газету и, сдернув со спинки довольно чистое покрывало, предложил:

— Прошу.

Иртеньев уселся в кресло и, впервые за последнюю неделю как следует разглядев себя в зеркале, огорченно вдохнул. Гольдман не ошибся, разбойничью бороду, отросшую за это время, считать таежной было просто верхом вежливости.

— Как будем стричься? — Кац ловко накинул покрывало и аккуратно завернул его на шее Иртеньева.

Вика догадался, что парикмахер имеет в виду его бороду и, проведя ладонью по заросшему подбородку, приказал:

— Оставить, но…

— Понимаю, понимаю! Вы, я вижу, с дороги. Но, будьте уверены, сейчас у вас будет самый что ни на есть курортный вид… — и, вооружившись ножницами, жизнерадостный Кац принялся колдовать над головой Иртеньева.

Из парикмахерской Вика вышел посвежевшим, но странным образом почти сразу он начал испытывать некое беспокойство. Сначала Иртеньев не мог понять, откуда появилось это ощущение, но потом вспомнил зеркало и вздохнул. Стараниями Каца его лицо приобрело тот самый вид, по которому так недавно революционные солдатики узнавали в толпе господ офицеров.

Как это удалось обычному провинциальному парикмахеру, Иртеньеву думать было некогда, поскольку предстояло поскорее решить, как до поры до времени спрятать от лишних глаз безупречный пробор.

Впрочем, самый простой выход подсказала улица. Совсем рядом, наискосок от заведения Каца, Вика увидал вывеску «Головные уборы» и без колебаний устремился к, судя по всему, только что открывшемуся магазинчику.

Выбор, правда, оказался весьма невелик. На полках лежали кепки, полотняные картузы и явно залежавшееся с прежних времен соломенное канотье. Пока Вика разглядывал товар, продавец-осетин молча полез под прилавок и, выложив перед Иртень евым свалянную из мягкой шерсти абхазскую шляпу, заявил:

— Вот бери, то, что нужно…

Однако Иртеньев отрицательно покачал головой и, высмотрев среди кепок широкополую белую шляпу, показал на нее пальцем. Осетин пренебрежительно фыркнул, но шляпу подал, и Вика тут же взялся ее примерять.

И тут, к вящему удивлению Иртеньева, продавец-осетин рассердился:

— Слушай, скажи, зачем такую берешь? Совсем белый ворона будешь!

Вика мысленно сопоставил роскошную шляпу с кавказским пояском и рассмеялся.

— Не буду, мне Гольдман белый костюм чистит…

— Белый, да? — переспросил осетин и вдруг заулыбался: — Трость хочешь? Тяжелый такой, хо-о-роший…

Иртеньеву почудился в голосе продавца скрытый намек, и, поправляя на голове пришедшуюся впору шляпу так, чтобы поля прикрыли глаза, Вика кивнул.

— Давай, посмотрим.

Через какую-то минуту Иртеньев уже держал в руках изящную, но действительно тяжеловатую, украшенную серебром трость. Возле рукояти, в центре узора из блестящих, скрученных проволочек, разместилась овальная пластинка с гравированной надписью «Кавказъ».

Повинуясь внутреннему наитию, Иртеньев надавил на нее большим пальцем, одновременно потянув рукоять, и увидел, как в образовавшемся зазоре тускло блеснула сталь ловко спрятанного внутри боевого клинка. Вика поднял голову и встретился взглядом с выжидательно смотревшим на него осетином.

Нет, отказаться от такой штуки Иртеньев просто не мог, и когда после короткого торга он выходил из неприметного магазинчика, его руку, придавая уверенности, оттягивала новоприобретенная шпага-трость…

* * *

Тяжело груженный «Фомаг» подъехал к городу со стороны Осетинской поляны. Шофер, молодой ингуш, которому Вика всю дорогу рассказывал головоломную историю о погоне за якобы изменившей ему женщиной, был настолько очарован длинным повествованием, что даже отказался от оплаты.

Этому кавказцу были предельно понятны устремления Иртеньева, и он так их поддерживал, что Вика и сам начинал в них верить. К тому же, наверно, особую достоверность его выдумке придавала подспудно тлевшая обида на поступок Ирины.

Тем временем пыльная дорога, шедшая от ипподрома, незаметно превратилась в вымощенную булыжником мостовую, по обе стороны улицы появились сначала заборы, потом вытянувшиеся в ряд аккуратные кирпичные домики, и наконец грузовик остановился возле пустовавшей мечети.