Обитатели потешного кладбища

Помню один день особенно отчетливо (я его записал, как многие дни, но помимо записанного, я его еще и в памяти храню, он чистый и прозрачный, как хрусталь). Сумеречным утром я решил пройтись… Иду, из тумана выплывают люди, шагов не слышно, деревья не шуршат, тихо, кто-то бомбит кого-то где-то, а здесь тихо, туман, велосипедист ведет за рога своего металлического друга, мы идем по одной из тех улиц, которых не замечаешь, они нужны только затем, чтобы их миновать, по таким улицам я и предпочитал гулять в годы оккупации, да, по таким улочкам я прогуливался с наибольшей охотой…

За всю войну я умудрился всего раза два оказаться на Риволи, я избегал place de la Concorde, Avenue Kléber, Avenue Foch, Boulevard Raspail – всюду стояли патрули, толклись кретины-ополченцы, маршировала солдатня, приходилось на каждом шагу предъявлять аусвайс; как переводчика-журналиста, меня часто куда-нибудь направляли: на встречу деятелей культуры с Отто Абецом и прочими должностными лицами; поход на выставку в Сенате, где заседал вермахт; выставки, выставки… Le Bolschewisme contre L'Europe, акварели немецких солдат в Jeu de Paume, прием в Château de Chantilly, триумфальное сожжение произведений «дегенеративного искусства»; восторженный отзыв на «Наши предвоенные годы»[115] писать не стал, выкрутился; Festen в конце месяца, Альфред!.. вы идете с нами… будете переводить в борделе… Какая честь! Переводить во время оргии – какие перспективы! Дополнительные карточки! Вино! Скульптурная экспозиция Арно Брекера в Оранжерее и – вино! Я еле переставлял каменные ноги. Вино больше не воодушевляло. От него становилось мрачней и страшней, в голодные времена похмелье может убить. Я готов был плюхнуться и сдохнуть прямо среди мраморных статуй арийцев Брекера. Нужен переводчик с русского, выбор пал на меня – я плелся и чувствовал себя губкой, из которой невидимая рука выжимает пот и силы… Со мной происходило много неожиданного, я забывался и обнаруживал себя в переулках Менильмонтана, сам не помнил, как туда забрел, спешил домой, чтобы успеть до наступления комендантского часа. Боялся, что меня убьют соседи. Подожгут дом. Боялся, что спекулянты отравят. Патруль забавы ради спустит на меня собак. Я знаю, что такое отчаяние; я был уверен в том, что ничего стоящего не делал, я считал, что напрасно тратил свое и чужое время, транжирил себя и обманывал ожидания других, вся моя информация была бестолковой – сплетни, слухи, спекуляции, кое-какие имена офицерского состава, но даже такая ерунда доставалась мне с большим трудом, я сильно напрягал мою память, а когда так насилуешь память, носишь балласт всякого мусора или ужаса, то перестаешь справляться с обыденными вещами, отстаешь от жизни, всякая мелочь дается с невероятным трудом, под конец дня я был в лихорадке – украденная информация отравляла мозг, спешил домой все записать, зашифровать и избавиться, выходил ровно в шесть утра и петлями шел к тайнику. В те дни я запоминал целые страницы, и еще писал свое! Теперь, пока пишу, большая половина сгорает в топке беспамятства. А были великие люди – о них жива молва! – те, кто заново по памяти переписывал целые книги. Я ни одного стиха не вспомню, я столько их отправил в свистящую пневматическую пустоту…

Из нашего отдела даже спичку было не вынести, нас обыскивали, раздевали донага; ближе к концу это стало рутиной, думаю, нам устраивали эту экзекуцию для профилактики: каждый из нас должен был помнить, что мы – ничтожества. Нас запускали по тринадцать человек в большую комнату без мебели и требовали раздеться. Со временем мы научились проделывать это автоматически без команд, послушно снимали с себя одежду, вставали в ряд, женщины и мужчины – абсолютно жалкие существа, нас рассматривали, мы поворачивались, наклонялись, раздвигали ягодицы, сгибали ноги, выпрямлялись и поднимали руки, прыгали, трясли волосами, открывали рот, высовывали язык. После этой дикарской пляски я спешил домой, чтобы записать то, что казалось сколько-нибудь важным. Это сильно замедляло мое мышление, мускул памяти почти все время был в напряжении, отсюда эти приступы, я терял связь с действительностью, все вокруг казалось фарсом, кукольным представлением, розыгрышем или неправильным сном.