Обитатели потешного кладбища

Сегодня на Champs-Élysées в частном кинозале был сеанс демонстрационных советских фильмов о духовной жизни в СССР. Нас пытались убедить, будто в СССР есть духовная жизнь, празднуют церковные праздники, люди ходят в церковь. Но не верилось, нет, не верилось. Один фильм был посвящен Патриарху Московскому и всея Руси митрополиту Сергию. Вечер был устроен только для духовенства, и я переживал, что меня не впустят, однако народу было так много, что мне удалось затесаться в толпе, я шел, смиренно опустив глаза, как послушник, встал в сторонке. Мероприятие устроил Рощин, небольшой кругленький, с ловкими гладкими манерами; улыбаясь, он произнес зажигательную незамысловатую речь; голос у него сильный, смелый, но слух не резал, – располагающий к себе человек. Фильмы были лживые и отвратительные, все в них было сделано напоказ. В конце блеснул короткий очерк о развитии физической культуры. Никто не ушел. Все смотрели с интересом и на спортсменов и на то, как в школах и на фабриках люди скопом делают зарядку. В это верилось охотно.

18. IV.1946

Приходил старик Арсений. Был угрюм. Тень на лице. В чертах что-то мрачное. Лицо казалось глиняным. Я вышел с ним поздороваться; в ответ он буркнул: «Коза перестала доиться, и кролик умер». Смотрел на меня так, словно я в этом был виноват. Полез на третий этаж, вся лестница ходила ходуном и скрипела, искал что-то, все передвигал, рылся громко. Я слушал. Тяжелый шаг, мощный стук костыля. Спустился, зашел, сел чай пить. Показал небольшую стопку номеров журнала «Утверждение»: «Перечитаю, – сказал он, поглаживая журналы, – с собой-то взять наверняка нельзя будет». С большим чувством говорил о князе Юрии Ширинском-Шихматове[130]. Для него это была важная фигура русской эмиграции. С восхищением и жалостью шептал: «Не прав он был, заблуждался». Чуть не до слез себя довел!

23. IV.1946

Посреди ночи я понял, что это была за тревога! Я вновь ощущаю внутри себя глубину, во мне есть полости, ходы, потаенный мир. Я забыл, какой я на самом деле внутри, сложный, ветвистый. Война опустошила меня, заколотила все двери, задраила шлюзы, а теперь вновь они распахнулись, и я ощущаю себя наполненным яркими веселыми красками, которые плещутся внутри меня, как игристое вино.

8. V.1946

Опять фейерверки, толпы, конница, всеобщее торжество. М. сказал, что дни, когда он испытывал печаль, для него намного ценней, чем те дни, когда он испытывал радость, – «печаль придает моим дням глубину, в них больше смысла, хотя допускаю, что эта глубина может оказаться мнимой». Меня раздражают праздники; дни всеобщей радости мне кажутся пустыми; в такие дни, как в тесном вагоне, не к чему себя приспособить, в людской толчее плохо думается, даже не читается, но и печали я боюсь, она меня делает калекой.

10. V.1946

Сегодня, да вот только что: ко мне зашел старик Б. с какой-то бумажкой и карандашом, спросил:

– Вы сейчас где прописаны, в Брюсселе или в Париже?

– В Брюсселе.

– А где именно? Адресок не дадите?

– А зачем вам?

– Вот, циркуляр. – И он мне показал бумагу, которую получил, как он сказал, каждый член Союза советских патриотов – настоящая директива из центра (читай Кремля): каждый член ССП обязан приступить к составлению картотеки характеристик всех эмигрантов, кого он знает, в характеристику входит: имя, отчество, фамилия, адрес, семейное положение, туманная графа «прошлое и настоящее» (был/является ли членом белого движения или какой-нибудь партии), религиозность, политические взгляды, степень активности, место работы, достаток, положение в обществе, слабости и недостатки.

Вот как!

Я вспыхнул, у меня руки затряслись, и старик испугался, глядя на меня, попятился, вырвав бумагу из рук.

– Ты это без фокусов. Лучше на вопросы ответь, а то съехать попрошу.

И я подумал: а пусть они там узнают, все равно я в Борегаре был, регистрацию проходил, был и в их посольстве, разговаривал с Богомоловым, спрашивал: где отец, отвечайте? Ну, теперь-то все равно. Да и что со старика взять? Умом он слаб. Ему любой документ подсунь, напиши звезды считать – не меньше тысячи за ночь! – он и полезет в башню, счет вести будет и ходить отчитываться. Ответил на его вопросы (разве что насчет адреса соврал, дал старый, авеню Мольера), смотрю, а в самом низу циркуляра написано: каждый член ССП несет ответственность за собранную информацию и обязуется держать под наблюдением данное лицо. В графе «слабости» написал: заикание, неустойчивый характер, эпилепсия.

– Вы разве эпилептик?

– Да.

– А почему раньше не сказали?

– Зачем? Незаразно ведь.

– Чтоб наперед знать, помощь при необходимости оказать.

– Теперь знаете, – посмотрел ему в глаза и спрашиваю: – Что, Арсений Поликарпыч, вести наблюдение тоже будете?

– А что за тобой наблюдать? Ты и так на виду. Лучше к нам на собрание приходи. Видишь ли, у меня дома – ячейка Союза Советских Патриотов, теперь официально зарегистрировались. Приходите с друзьями. Лучше дуру не валяй, вступай в Союз, понял?

Я сообщил об этом Игумнову; он аж затрясся, сказал, что немедленно об этом надо писать, но прежде надо добыть проклятый циркуляр.