Обитатели потешного кладбища

Игумнов нервничал, потел, замерзал, кашлял; принимал снотворное, менял простыню, переодевался в свежее белье; набрасывал сверху на одеяло плед, зажигал свечу, для уюта. Пусть тлеет, не жалко. Ставил чайник на огонь, выпивал стакан кипятка и снова укладывался. «Теперь надо уснуть, – уговаривал он себя, – слышишь? Ты должен спать!» Ему представлялись сады, сквозь которые они с отцом летели в бесшумной и совсем не тряской кибитке, отец смеялся, гикал, хлестал лошадей; подскочив на кочке, кибитка взвизгивала, маленький Анатолик вскрикивал от восторга, лепестки черемухи и яблонь взлетали из-под колес, как снег, за кибиткой оставался отчетливый след, и на плечах отца, на его руках были белые и розовые лепестки, в гриве лошади, на ее ушах, везде были лепестки, лошадь отворачивала морду, фыркала, ее огромный глаз смотрел в сторону, казалось, она пыталась что-то сказать отцу… Анатолий Васильевич видит себя на сцене, он открывает бумаги, но вместо своей речи обнаруживает чьи-то стихи – не то, совсем не то – он поднимает глаза: сквозь ряды людей к нему приближается странный человек, с зонтиком, в цилиндре, в смокинге, у него усики, французские усики, он – фокусник в белых перчатках, он достает небольшую коробочку из кармана, на которой крупными золотыми буквами написано «РОССИЯ», открывает коробочку. Что это? Нюхательный табак? Нет, мсье Игумнов, это не нюхательный табак. А что это? Волшебный порошок, мсье борзописец. Фокусник берет щепотку и делает красивый размашистый жест: сверкающий порошок, как пыльца, разлетается по залу, превращаясь на лету в белые и розовые лепестки… Или это бабочки? Да, это мотыльки, господин Игумнов, мотыльки… Фокусник смеется отвратительным смехом, медленно уходит, люди, одетые в траур, встают со своих мест и медленно следуют за человеком в цилиндре, как крысы за Гамельнским крысоловом. Стойте! Игумнов просыпается. Ходит по комнате. Смотрит в окно. Пустая неотзывчивая улица; в доме напротив сонно горит тусклая лампочка… Кто там жжет свет, гадает Анатолий Васильевич, глядя в окно на огонек. Кто ты? Бессонницей мучимый влюбленный поэт? Молодая девушка? Старик, как я? Кем бы ты ни был, ответь, что не дает тебе покоя? Он набрасывает плед на плечи, садится в кресло, укладывает ноги на табурет и так сидит, ожидая рассвет; огромный пузырь вплывает в его комнату, Игумнов слышит хрип и скребет, затем, как из старого фонографа, раздается голос Ленина, Игумнов вздрагивает и просыпается. Возбужденный, измученный, с воспаленными глазами и впалыми щеками, он собирает в редакции людей, объявляет, что он назначил новую встречу с русскими эмигрантами, которые решили принять советское гражданство, – главным оратором должен стать Тредубов.

* * *

– Ах, мсье Моргенштерн, и вы здесь?

(Тредубов узнал меня, вот это да!)

– А как же! Я всегда ходил на ваши спектакли.