Вазин сразу меня невзлюбил, при первой нашей встрече – ух! я запомнил его брезгливый взгляд – он пил коньячок, в вязаной кофте-безрукавке на деревянных пуговицах, в нарукавниках, важный, седой, сальный воротничок, перхоть… Любит чай с малиновым вареньем, отсюда и запах… мятые брюки, самомнение, церковно-славянские словечки… Он говорил о Домострое с какой-то молодой женщиной, они перебирали церковный календарь, говорили о том, что можно, а чего нельзя в церковные праздники… нужны традиции… зачем писать о Годаре?.. зачем писать о Поплавском?..
Я ковылял по улице Рокетт. Рядом со мной шли манифестанты. Они направлялись к площади Бастилии. Мы текли вместе. Я продолжал прокручивать мою ссору с Вазиным. Я был и доволен, и не доволен собой. Я взмок от нервов и ярости, подмышки и ладони ныли, нога болела, булавки, которыми Мари укрепила разрезанную штанину, натерли кожу на бедре. Я остановился у ниши с фонтаном, чтобы попить, отдышаться, остановить чертовы мысли, я сходил с ума от гнева; я пил, умывался и посматривал по сторонам, только тогда я понял, что иду не в простой толпе, а, можно сказать, принимаю активное участие в настоящем марше, мимо меня шли люди, участливо подмигивали, что-нибудь говорили мне, я кивал им, а сам продолжал думать о своем…
Моя жизнь – череда восхитительных совпадений; я случайно проходил мимо парикмахерской, в которой работала Мари, я ее увидел, она встряхнула волосами, я остановился: большие, слегка раскосые глаза, впадины под скулами, тени на висках… я открыл дверь и вошел… так и хожу, как в сказке, открываю двери лабиринта… меня с детства что-то словно звало или подталкивало, я выбегал из дома, летел не чувствуя ног, задыхался от ветра… мне казалось: передо мной все дороги раскрыты, все мне радуются; этот порыв сохранился во мне, я и сейчас готов бы побежать, но – гипс и костыли… я знаю, что впереди еще будет не одна дорога, и знаю: мне повезло, мне несказанно повезло – Фортуна перенесла меня сюда… я снова в потоке, который меня влечет, кто знает к какой дверце…