Обитель Блаженных

Обо всём этом и намеревался Евпсихий Алексеевич сказать своей Катеньке, как неожиданно раскатистый хохот мамаши оборвал разом и детский плач, и тягомотный отцовский бубнёж, и отрешённые размышления Евпсихия Алексеевича. По жуткому совпадению, странная вибрирующая тишина тут же опустилась на весь дом, исторгла обострённое ощущение пустоты, вынудила подчиниться своей угнетающей обманчивости.

– Что это такое происходит в мире?.. Погоди, Катенька, надо посмотреть в окошко, узнать, что у нас во дворе творится.

Евпсихий Алексеевич, поёживаясь приблизился к окну, раскрыл штору и всмотрелся в знакомый мир, мягко уловленный летней белой ночью. Благосклонно тёплая земля сочилась сумеречным молоком, стройные осанистые деревья тянулись друг к другу, наслаждаясь обнажившимся тихим сластолюбием, небеса украсились гипнотизирующей мелкой рябью и багрово-рванными полосами заката, передразнивающими друг друга, а в бледном, чахлом круге света угадывался пролом, через который полная луна исподтишка и нехотя взирала на землю. Видимую безмятежность слегка озадачивало совершенное отсутствие птичьего щебета и стрекочущей возни насекомых, но и эта безмятежность не смогла продолжаться долго: с зловещей алчностью нарастал механический гул, десятки переполошенных перемигивающихся фар машин заполонили город, что-то вроде неправдоподобно огромной птицы на бреющем полёте приближалось к дому.

– Посмотри в окно, Катенька…Ты можешь понять, что происходит?..

Катенька подошла к окну, желая распахнуть его настежь, чтоб ясней разобрать сумбур, сосредоточивающийся во дворе дома, но не смогла справиться с оконной защёлкой, невольно шарахнула по стеклу кулаком, едва не разбила его, почувствовала боль и застыла в обиженно-незадачливой позе. Тут же раздался вой сирен, характерный для машин скорой помощи и пожарной службы, донёсся трусливый звон мобильных телефонов и служебных раций, заскользил по электропроводам очумело очнувшийся ветер, с вежливой настырностью загавкал тракторный лязг, подоспел упористый топот солдатских сапог и торопливо затрещал картавый голос из громкоговорителя: граждане жильцы! просьба соблюдать спокойствие!..

Евпсихий Алексеевич прижал к себе Катеньку, уткнулся лицом в её растрёпанные волосы – удивительно притягательные и мягкие волосы цвета тёплого ржаного хлеба.

– Ничего не бойся, родная. Это наверняка какие-нибудь учения по гражданской обороне, что затеяла наша дурная власть.

– Думаешь, Евпсихий, это учения? – Катенька с большим сомнением косилась то во двор, то на Евпсихия. – Власть щедра на шалости, но не настолько. И ты чувствуешь, что запах воздуха стал какой-то непривычный?.. я не могу понять, что в нём не так, но ощущаю неудобную горьковатость…

– Ну да, я тоже ощущаю. Уверен, это исходит от скопления машин во дворе. Выхлопы бензина, всё такое.

– Мне кажется, я почувствовала эту горьковатость, ещё до начала переполоха. Что бы это могло быть?..

– Не знаю, Катенька. Что-нибудь не слишком серьёзное, заверяю тебя.

Откуда-то снизу, кажется, из самых недр земли, ударил в дом звук резко захлопнутой книги, а сразу за ним – с наглой отчаянной радостью – бабахнуло мощным разрушительным взрывом. Все запахи, шумы, голоса и движения отчаянно взвихрились, искрутились, перепутались. Дом беспомощно содрогнулся, трусливо заскрипел, не умея совладать с навалившейся несусветной болью, ахнул и принялся разваливаться. Всё живое отправилось в небытие. Или куда ещё?..

ВОСКРЕСЕНИЕ 00:01

…Сначала был робкий и еле ощутимый удар боли, за ним ещё один – уверенный и напряжённо-тонкий, а за ним ещё один – мучительный и обжигающий, а затем боль принялась бесчинствовать, и Евпсихий Алексеевич заколотился в панических конвульсиях, взывая к Единственному, к кому можно было взывать в этот момент, и попросил о помощи. Но случился последний удар, раздался последний болезненный крик, время скомкалось в бесформенный сгусток, в невычислимый ход вещей – и наступила абсолютная тьма. Кажется, все чувства Евпсихия Алексеевича предельно обострились: он отлично воспринимал, как его тело окутывала материя, подобная лёгкой льняной ткани, стягивала, образовывала что-то вроде кокона. Ревностно отмечая все ручейки стремительно переплетающихся нитей, он осознавал себя одновременно и внутри этого кокона и отстранённо. Причём та сущность Евпсихия Алексеевича, что пребывала внутри кокона, состояла из привычных натуральных элементов в виде плоти и крови, а та неестественная действительность, что находилась отстранённо, сосредоточилась на трёх основах посмертной жизни, которые можно сравнить с ипостасью тела, духа и ума.