Обитель любви

Самостоятельность вовсе не радовала Амелию, она была не настолько глупа, чтобы считать, что бедность облагораживает. И все же она сама себе удивилась — так мало ее волновали стесненные обстоятельства. Она скучала не по материальному благополучию, она скучала по Балу. Она так сильно скучала по нему, что не надеялась перенести разлуку.

Но жизнь сложилась так, что ей не оставалось другого выхода. Она села за стол на кухне и вспомнила, как после ужасных мук, которые тянулись, казалось, целую вечность, доктор Марш наконец дал ей подержать дочь. Крошечное личико было искажено гримасой боли, под влажными темными волосиками ясно различались кровоподтеки от хирургических щипцов.

— Вот мы и родились, — произнесла Амелия с радостью в голосе, притупленной невероятной усталостью.

«Мы» означало, что Амелия, истекающая кровью, не отделяла себя от этого крохотного, лишенного отца существа, своей дочери. «Я люблю ее, — подумала она. — И поэтому мы с ней выживем».

Неужели выражение материнской любви может навредить ребенку?

Вздохнув, Амелия поднялась и вернулась в гостиную, чтобы взбить подушки и тем самым уничтожить следы их объятий. Но те несколько минут, что сохранились в ее памяти, нельзя было ничем стереть. Ее тело отказывалось забыть наслаждение, а рассудок — нежность.

Из комнаты Тессы вновь донесся какой-то звук.

Девочка стояла в своей кроватке и плакала. Амелия взяла ее на руки и почувствовала, что она мокрая.

— Все хорошо, милая. Маленькая неприятность, вот и все.

— Мне больно, мама.

— Где?

Тесса ухватилась за ворот своей ночной рубашечки. Амелия коснулась губами круглого лобика. Он был горячий. От простого детского плача жара не бывает. Она поменяла пеленки и завернула ребенка в лоскутное одеяльце — подарок старой миссис Фарнеси. Сев в кресло-качалку, она держала Тессу на руках до тех пор, пока та не успокоилась и не заснула.

5

Под дверью своего номера в «Палас отеле» Бад нашел подсунутую желтую телеграмму и развернул ее.

НАШЕЛ ЛОКОМОТИВ 4-4-0. О'ДЕЙ.

Привычка Бада забываться в работе подействовала и сейчас. Он спустился в вестибюль и заполнил два почтовых бланка «Вестерн юнион». Одна телеграмма предназначалась Амелии:

ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬСЯ ЛОС-АНДЖЕЛЕС. НАПИШУ. БАД.

В другой он сообщал профессору О'Дею, что встретится с ним на станции вечером следующего дня.

6

Профессор О'Дей, который редко бывал совершенно трезв, рассказал Баду, что неисправный локомотив принадлежит мелкой железнодорожной компании и стоит в паровозном депо Сан-Бернардино. Главный управляющий компании получает небольшое жалованье, но содержит дорогую любовницу.

— Мы обо всем условились. Платите деньги, и локомотив ваш, — закончил профессор О'Дей заплетающимся языком.

Бад сел на утренний поезд до Сан-Бернардино. Городок лежал в шестидесяти милях к востоку от Лос-Анджелеса, на границе пустыни Моджейв. Даже в такую рань летнее солнце здорово припекало. Но пассажиры предпочитали не открывать окон: лучше сидеть в духоте, чем давиться песком, летевшим с железнодорожного полотна, по которому никто не удосужился прогнать поливальную машину. Окно Бада было открыто. Песок и окалина сыпались ему в лицо, знойный ветер трепал редеющие волосы. Портфель из свиной кожи со светокопиями чертежей стоял у него в ногах.

Горная гряда Сан-Бернардино тянулась на семь тысяч футов на север. Когда солнце поднялось высоко, хребты посветлели, и, прежде черные, теперь они отливали розовато-коричневым. Ручьи проложили себе дорогу в песке, и эти мелкие русла — некоторые из которых достигали ширины в полмили — были усеяны гигантскими валунами. Казалось невероятным, что когда-то в этой пустыне текли реки, которым было под силу притащить сюда эти громадные камни. Иногда останавливаясь, поезд проезжал то мимо орошаемых полей, то мимо цитрусовых рощ, то минуя огромные виноградники, где среди старых узловатых лоз в тени деревьев были разбросаны дома. Они были оазисами в этой знойной пустыне и казались миражом.

В Сан-Бернардино Бад сразу направился на сортировочную станцию, где располагался офис жадного до денег главного управляющего. Раздувшийся живот чиновника походил на арбуз. Бад объяснил, кто он такой. Толстяк сунул банкноты себе в карман и повел Бада из своего кабинета в просторное полутемное паровозное депо.

Здесь, под плоской крышей, было еще жарче, чем снаружи. Градусов за пятьдесят, наверно. Деревянные стены содрогнулись, когда с ревом, в клубах дыма, проехал паровоз. Потом с таким же оглушающим ревом промчался другой.

Они пересекли депо по черной от окалины земле, перешагнули через сверкающие рельсы и обошли паровозы и вагоны, собранные здесь для ремонта. Ярко горели кузнечные горны, отбрасывая оранжевые блики на потных, закопченных до черноты рабочих. Казалось, будто попал в ад.