Обитель Варн

не промахнувшись. Потом с той же невозмутимостью поменяла обойму, вложила оружие

обратно и опять легла на капот. Старики развернулись и поаплодировали. Молодые

внимательно оглядели ее и попытались воспроизвести то же мастерство стрельбы и

наплевательство физиономий. Получилось так себе.

— Зеленые совсем, — с сожалением качнула головой Алиса. — Положат ведь их,

Игнат. Или засыпятся.

— Не засыпятся, — буркнул тот, отвернулся, сделав вид, что сильно

заинтересовался пейзажем каньона.

Девушка насторожилась: пятеро спецов ушли в неизвестность, пятеро сопляков

прибыли — что же такое затевается, что СВОН потребовалось мясо? А иного вывода

не получалось. Алиса почувствовала непреодолимое желание сделать еще пару

выстрелов — в сердце капитана и в лоб. И никаких вопросов — ответов, чистое

самоудовлетворение.

— Тебе кошмары не снятся, капитан? — спросила с яростным шипением. — В гости

покойники не приходят? Все те, кто убит тобой или по твоему приказу. А ребята,

твои бойцы, с которыми ты вместе пил, смеялся, спал? Скольких ты уже на тот свет

отправил, мило улыбаясь в лицо и выдавая нечто патетическое, при этом прекрасно

осознавая, что они смертники? Скольких, а? Десять, пятьдесят? Сто? Совесть не

мучает?

— Совесть — сказка для гражданских, а нам ее по уставу иметь не положено…

— Вот ты ее имеешь с утра до ночи.

— Не тявкай! Много рассуждать стала, — прищурился Игнат.

— Что, уставом и это запрещено?

— Достала ты меня, Лиса, смотри, разозлюсь, а то и обидеться всерьез могу.

— Угрожаешь? — криво ухмыльнулась девушка.

— Предупреждаю. Достала меня твоя философия! Приказ есть приказ. Не тебе и не

мне его обсуждать. Кто бы говорил о кошмарах с невинноубиенными в главной роли.

У самой взвод жмуриков за спиной марширует, не меньше, а ту да же — в

рассуждения.

Алиса скрипнула зубами, вперив в капитана немигающий, красноречивый взгляд. Они

смотрели друг на друга всего минуту, но каждый понял — о перемирии и добрых

отношениях речи быть не может. Они враги, и кто кого — у кого ума и хитрости

больше.

`Жаль пускать тебя на мясо, но ты сама мне выбора не оставляешь, — говорил

взгляд Игната.

'Порву я тебя, капитан. Утоплю лично. За всех. За все разом. Быть тебе моим

последним объектом, — говорил взгляд Алисы.

Игнат нахмурился, по лицу прошла судорога сомнения, и вновь оно разгладилось,

взгляд стал спокойным, по-отечески добрым:

— Устала ты. Давай организую тебе отпуск на пару недель. Настроение поднимает,

мысли оптимистические появятся. Смотрю, совсем тебя хандра замучила, на старших

по званию уже замахиваешься. Так и до трибунала недалеко. Нет, серьезно, сразу

после стрельб лети в Любицы…

— Почему именно в Любицы? — прищурилась Алиса, пытаясь по лицу и взгляду

капитана понять причину его лояльности. Ведь фактически открыто перчатками

обменялись и каждому ясно — война. Значит, перехитрить решил? Посмотрим…

— Прекрасный, тихий городишко. Лучшего для отдыха не найдешь. Я сам, грешен,

собрался туда на днях. Билеты вон в бардачке лежат. А не получается пока. Так

что лети, лейтенант, отдыхай. Я позже присоединюсь, — улыбнулся заискивающе. —

Не прогонишь?

— Ну, что ты милый, — протянула Алиса: присоединяйся, голубок. В приятном для

тебя городке все точки над `и' и поставим.

— Вот и славно. Оторвемся, душа моя, вволю.

Скатился с капота, залез в салон и вытащил билет.

— В аэропорту тебя встретят, отвезут в Любицы, прямо до гостиницы. Уверен, тебе

понравится.

Алиса внимательно посмотрела на него:

— Мне уже нравится.

Только вопрос беспокоит — почему именно Любица?

Глава 15

Он хотел всего лишь развеяться, забыться, но сердце, стряхнувшее наледь прожитых

лет, лишало возможности вернуться в состояние беззаботной расслабленности,

надменного равнодушия, что позволяла Бэф бесстрастно взирать на мир людей, от

души веселиться, глядя на их деятельность, пародию, на ту мораль, что

проповедуют, на маски лиц, диссонирующие с мыслями.

Совсем недавно он любил бродить по улочкам городов, подшучивать над людьми,

подслушивая их мысли. Ему нравилось снимать с человеческих лиц фальшивые маски,

оголять истинную суть, как нравилось смотреть на шедевры живописцев. Кисть

художника фантастически точно передавала забытые Бэф чувства. Он мог часами

стоять у полотен Эль Греко, Боттичелли, Васильева, Веласкес, ловя малейшее

движение души, рожденное от полотен гениев. Мог улететь в Санкт-Питербург

специально лишь для того, чтоб посетить Эрмитах, пройтись по Ботаническому саду.

Или в Венецию, чтоб покормить голубей на площади, посидеть в кафе на набережной.

В такие минуты он почти чувствовал тепло солнечных лучей, что заливали улочки

древнего города, почти ощущал дуновение ветра: и понимал радость озорных

мальчишек, играющих у фонтанов.

Этой малостью он жил и порой верил, что жив.

Внешне он был таким же, как все, кто его окружал — уверенным в себе, спокойным.

Загар ложился на его кожу, как на кожу любого другого туриста, официант

заискивающе улыбался ему и ждал хороших чаевых, как от любого иного посетителя,

элегантные женщины заинтересованно поглядывали на него, оценивая и достоинства