Обители пустыни

Но он почувствовал, как все тело задрожало в приступе мгновенного, безымянного ужаса, сжавшего его в тисках подобно кошмару тяжкого сновидения, про которое знаешь, что оно только снится, но не можешь пробудиться — и в этот миг осознал, что смутный аромат изменчивых благовоний усилился, сделавшись ясно ощутимым; душный, навязчивый запах цветов жасмина, приторный и чувственный, принес с собой внезапную боль от невыносимой тоски по яркой жизни, оставшейся позади.

— Ничего не понимаю! — пробормотал он. И чуть позже, безотчетно, с неясным чувством, что слышал эти слова раньше:

— Ты видишь явления и твердо знаешь, что они существуют, но не можешь их объяснить.

После он вдруг обнаружил себя ползущим на четвереньках к скорчившейся фигуре, которая, он знал и видел, глядела на него живыми глазами, маня его тяжелым и сладким ароматом жасмина; и замер с внезапным выражением ужаса на лице, будучи вполне уверен, что сошел с ума и содрогаясь при мысли о том, что могло бы произойти, если бы он невольно дотронулся до трупа. Свет был тусклым, и в глазах его стоял туман, так что он не мог ничего разглядеть; но Дин знал, что оно лежало недвижно, искоса посматривая на него из-под ресниц взглядом, полным приглашения и искушения, а драгоценности на нежной шее и округлой груди подмигивали ему в неверном свете.

И тогда вся сила воли покинула его, растворившись в тонком, изнуряющем благоухании, что овладело его разумом и вскружило голову; и внезапно наступила минута, когда он не мог больше вынести это испытание. Он набросился на землю и камни, завалившие дверной проем, и принялся разгребать их, бормоча бессвязные слова в слепом страхе того, чему не было названия.

После крик землекопов, раздавшийся совсем близко, достиг его слуха, и воздух туннеля, показавшийся небесно чистым и прохладным после удушья могилы, заполнил его легкие, словно струя бесконечно благодатной холодной воды. Когда Меррит и Холлуэй подошли к нему, он выпрямился, рассеянно улыбаясь, и бессильно упал на пороге.

Они вынесли его с вежливыми выражениями сочувствия, а он, теряя сознание, все бредил о мертвых существах, глядящих на него живыми глазами, о цветах, чья эссенция может увлечь человеческую душу в бездну адских мук, и о боли в голове, и о солнце, и о синих пузырьках. И тогда Ибрагим, дрожа от страха, нехотя признался, что не сумел найти в аптечке синий пузырек и принес вместо этого стакан чистой воды — «Именем Бог-Господь, сэары, очень чистой!»

— ибо ему, Ибрагиму, было хорошо известно, какое наказание ждало бы его за опыты с лекарствами, назначения которых он не понимал.

И в открытую гробницу ворвалось свежее дыхание ночных ветров; забытая лампа Дина все еще горела внутри, на полу, отбрасывая пятна света на мертвое лицо и высохшие руки принцессы, и драгоценности ее все так же издевательски сияли.

Глава IV «ОНА ОБОЛЬСТИЛА МЕНЯ»

Лагерь отходил ко сну, из палаток рабочих доносились обрывки разговоров — стычки из-за чайника, или мясного рагу, или игры в кости. После ужина Холлуэй, засунув руки в карманы и зажав в зубах сигарету, подошел к молча курившим Дину и Мерриту. Дин выглядел подавленным, голова его была повязана влажным полотенцем. Меррит, спокойный и задумчивый, наслаждался отдыхом после достойного трудового дня — отличной прелюдии к вечернему комфорту души и тела, когда можно расслабить все сжатые днем пружины.

— В какой ящик вы упаковали мумию для транспортировки? — вскользь спросил Холлуэй.

— Мы ее даже не паковали, — ответил Меррит, выколачивая трубку о каблук. — Сегодня на это не было времени, учитывая приключение с Дином и прочее. Мумия спокойно пролежит до утра в гробнице. Эти афеджи[1] не прикоснутся к ней и за самый неслыханный бакшиш. Вдобавок, Ибрагим стоит на страже и следит, чтобы они не шныряли вокруг.

— Не паковали? — переспросил Холлуэй с ноткой удивления в голосе. — Что ж, в гробнице ее нет. Мумия исчезла.

Меррит выпрямился и недоверчиво глянул на него.

— Как это понимать? — резко спросил он.

Холлуэй терпеливо ответил:

— Я подумал, что вы уже упаковали мумию, поскольку не увидел ее в гробнице. Я был там не далее как пятнадцать минут назад. И никакого Ибрагима там не было. Он мирно ужинал с этим… как его… с Хафизом, поваром. Держу пари, эти мошенники стащили мумию, чтобы завладеть драгоценностями.

Дин и Меррит, ничего не ответив, одновременно вскочили и бросились к раскопу. Холлуэй не спеша двинулся следом, держа руки в карманах. На полпути он повстречал обоих — они возвращались, изрыгая проклятия.

— Итак? — осведомился Холлуэй. — Я оказался прав? Вот теперь начнется веселье.

— Еще бы! — рявкнул Меррит. Он повысил голос, зовя Ибрагима. Все трое уселись в ряд, как судьи грозного трибунала, расположившись так, что в лагере их никто не смог бы услышать. Явился Ибрагим, воплощение спокойствия и невинности. Меррит повел допрос на местном диалекте.

— Ибрагим, стоял ли ты на часах после того, как мы покинули гробницу? — спросил он медоточивым голосом.

— O да-а, сэар, — протянул Ибрагим не менее елейно.

— И как долго?