Облачно, возможны косатки

Разделавшись с тюленем, Глубоковский перешел к косатке. При этом кричать он стал еще громче, видимо, чтобы компенсировать пробелы в своей аргументации. Сначала он завел обычную песню о том, что рыбоядных и плотоядных косаток не может быть просто потому, что не может быть никогда, но потом, для пущей убедительности, ввернул аргумент о том, что если ареалы экотипов пересекаются и они при этом не скрещиваются, то фактически являются разными видами, а симпатрическое видообразование, как известно, невозможно.

Симпатрическое видообразование – это процесс, при котором возникновение новых видов происходит в популяциях с перекрывающимися либо совпадающими ареалами. Возможность такого видообразования действительно считалась спорной в середине прошлого века, но с тех пор наука несколько ушла вперед, и оно было обнаружено у самых разных организмов – от пальм до цихлид. С косатками, впрочем, есть и более простой ответ, не требующий привлечения симпатрического видообразования, – по одной из гипотез, плотоядные транзитные косатки много тысячелетий существовали в северной части Тихого океана в гордом одиночестве, и лишь много позже туда вселились предки рыбоядных резидентов. Действительно, по митохондриальной ДНК тихоокеанские резиденты гораздо более родственны атлантическим косаткам (например, норвежским и исландским), чем тихоокеанским транзитникам. Получается, симпатрическое видообразование им не понадобилось – экотипы сначала образовались в разных местах, а потом уже стали жить в одних и тех же районах.

Я попыталась изложить все это Глубоковскому, но он не дал мне даже рта раскрыть, замахал на меня руками и еще громче принялся рассуждать о том, что даже если экотипы косаток существуют, то их невозможно различить по внешнему виду, поэтому вносить один из них в Красную книгу нельзя, ведь это поставит под удар ловцов, которые могут по ошибке поймать краснокнижный экотип. Тут уж я не выдержала и злобно огрызнулась:

– Хватит орать, голова болит!

– Съешьте таблеточку, – жизнерадостно предложил Глубоковский.

– Я уже съела, не помогает.

– А от меня ничего не помогает! – усмехнулся он в ответ.

На этом месте Поярков, который понял, что сейчас я выдам что-то совсем неполиткорректное, вмешался и пересадил меня на другой край мраморного стола, где крики Глубоковского звучали чуть тише. Там я смогла спокойно дождаться, когда поток красноречия научного руководителя ВНИРО иссякнет и мне наконец дадут ответить. Я вкратце рассказала о том, что рыбоядные и плотоядные тихоокеанские экотипы формировались, по-видимому, в разных районах, так что симпатрическое видообразование тут вовсе ни при чем. На заявление, что рыбоядных и плотоядных косаток невозможно различить при встрече в море, ответ был еще проще: это не имеет никакого отношения к правомерности включения одного из экотипов в Красную книгу. В Положении о Красной книге нигде не сказано, что включаемый вид или популяция должны иметь легкоразличимые внешние отличия от сходных видов или популяций, обитающих в тех же районах.

Этот аргумент неожиданно встретил поддержку со стороны Амирханова. Амирхан Магомедович вспомнил, что такая проблема – отличение краснокнижных видов от некраснокнижных – регулярно возникает на таможне, и ее решают в рабочем порядке, в том числе с использованием генетических тестов. Несмотря на такие трудности, никому до сих пор не приходило в голову отказывать редкому виду в природоохранном статусе на основании его внешнего сходства с каким-то другим.

По результатам заседания прийти к консенсусу, ради которого все и затевалось, ожидаемо не удалось, но Минприроды вроде бы на этот раз встало на нашу сторону: Амирханов явно больше склонялся к нашей позиции, чем к мнению Глубоковского. Причиной такого неожиданного поворота были сотни обращений граждан в результате масштабной кампании, организованной коалицией «Свобода косаткам и белухам». Вообще в ходе всей этой истории с «китовой тюрьмой», Красной книгой и борьбой с отловами массовая реакция общественности оказалась почти единственным действенным средством борьбы. Долгие годы мы ломали копья на заседаниях, пытаясь убедить противников научными аргументами, – но ВНИРО просто игнорировало их или объявляло враньем и происками вредной западной науки. Однако стоило Лисицыну и его единомышленникам организовать вал писем и звонков от любителей животных, и ситуация изменилась – чиновники наконец-то начали к нам прислушиваться[30].