Облачный бык

Кони сразу рвут в галоп, ухабистая дорога вытрясает все мои страхи, а заодно и ничтожную, с трудом накопленную, трезвость ума. Хотя я отчаянно цеплялась за дверь, подушки, стенки… почти сразу меня срывает и несет через всю карету, к заботливому Якову под руку. И дальше он один спасает нас обоих от участи лягушек, засунутых в мяч и пущенных с горки. Между прочим, руки у выползка жесткие. Не понимаю, как он умудряется бережно ловить и держать меня. Такими железными пальцами самое то – кости крошить!

Встали кони резко, но Яков справился, не позволил мне вмяться лицом в переднюю стенку кареты. Быстренько выволок на свежий воздух… а экипаж укатил, скрипя и громыхая.

Кругом туман. Стою растрепанная, потерянная, громко дышу через рот, мне жарко и неловко… Но я все равно цепляюсь за руку Якова. С ним в ночи уютно. Вдыхаю осеннюю прелую свежесть пополам с грибным запахом, осторожно улыбаюсь. В уши вливается родниковая, хрустальная тишина. Так и кажется, вот-вот перелетные птицы заголосят, заплачут о бесприютности душ.

– Станция во-он там, далеко, а мы тут… где-то, – чуть отдышавшись, проблеяла я.

Яков – особенное существо! Второй раз встречаю его, и второй раз грядет поворот в моей судьбе. Так и вижу: жизнь переменится, мир треснет, покой испарится… Но страха – нет! Я бессовестно, безоглядно полагаюсь на выползка. И так легко верю в него, что трезвость сознания никак не восстанавливается.

– Место подготовлено, – Яков указал в туман, где один за другим распускались буро-рыжие цветки костров. Настороженно покосился на Дымку. – А ты полна сюрпризов. Мало того, что влезла без спросу в сны, так еще и бродягу добыла.

– Дымку! Кота! Я не добыла, мы дружим.

– Их зовут бродягами на западе, если перевести с древнетурского. На юге, в пустыне, уважительно величают дэвами, – Яков не поддался на провокацию, даже не повысил голос в ответ на мой возмущенный крик. – Таежные люди верят, что ёкиейг доводится старшим братом деду-медведю и наделен полноценным умом, большой душою и безмерной хитростью. Все народы и сказы в одном сходятся: бродяги морочат людей. Юна, видеть его котенком – опасно!

– Дымка мой друг, не обижай его подозрениями. Не котенок, ну и что?

– Ну и что, в самом деле, если тигра звать цыплёночком, – поморщился Яков. – Юна, когда люди говорят, что они хорошие, что работают в жандармерии, что с детства мечтают спасти всех на свете, не стоит им запросто верить. Хотя они одного с тобою вида и мира, они живые и с документами… Дэвы совсем иные. Дэвы не дружат с людьми. Может, мы интересны им как мыши кошкам или как овцы волкам? А может, мы просто мотыльки над костром мироздания, – Яков поморщился, отвлекся и проверил часы на цепочке. – Ждем, уже пора бы. Ладно, продолжу о дэвах. Мы, выползки, понимаем грань смерти. Для нас бытие – тонкий лед на реке с неведомыми водами и недосягаемым дном. Люди переходят с берега рождения на берег смерти, лед кажется им прочным. Но мы знаем тонкие места. В таких возникают полыньи. Души тонут, и приходят бродяги. Иногда, редко. Нельзя заранее понять, спасти пришел бродяга или добить и обглодать. Ну, напугал я тебя? Хотя бы вразумил?

Я потерлась щекой о мех Дымки, согрелась. Демонстративно-возмущённо сморщила нос, – и мы дружно зашипели на глупого выползка! В имении Дымка только и ел, что пыльцу цветков и еще немножко – мед, предпочитая свежий липовый. Я рассказала и велела извиниться. Яков сделал это серьёзно, без фальши.

– Сам ты дэв! У тебя сны красивые, но жутко страшные, – я вернулась к важному, пока ночь и Якову не видно, что я малиновая до самой шеи. – Яков, я вросла в твои сны, и они стали немножко мои. Не сердись, а? Мне не проще, чем тебе, я тоже голая. Я тебе то ли чужой человек, то ли близнец сросшийся. Я пьяная от всего этого, вот… Мне трудно, я убежать хочу, но терплю. Я веду себя как… как не я. Но пока хватает слов и безумия, чтобы эти слова выговаривать, я не молчу. Поверь, ты – дэв. Даже если я придумала тебя такого, как придумала Дымку. Ты – дэв, одних спасаешь, а других готов обглодать. Заранее не понять, как поступишь. Но я верю, что меня ты спасешь. Я очень сильно в тебя верю.

– Мы делим сны мальчишки, мертвого три с лишним века. Это не повод верить в меня нынешнего. Фанатик Локки желал вытрясти золото из змея-полоза и накормить всех детей на белом свете, – Яков отвернулся. – Несбыточные бредни… Может, нет конца моему пути по испытательному полю из-за глупой цели? Ложная она. Детская.

Яков ссутулился, отвернулся. Пришлось оббежать его, чтобы снова заглянуть в лицо. В ночи я не вижу самого лица и пользуюсь вторым зрением, с выползком это совсем просто: я вижу душу во взгляде. Мурашки по коже! Не могу врать. Не могу умалчивать. Ему больно, а я говорю, хотя мне тоже больно выталкивать слова, не отводя взгляда.