Облачный бык

– У меня осталось право на два вопроса. Верно? – Яков дождался кивка. – Они странные. Первый. Вы цените свою жизнь? Второй. Я так понимаю, у вас есть семья или хотя бы близкие люди, кровно вам не родственные. Вот вопрос: вы цените их больше своей жизни или такое сравнение недопустимо?

Лёля кивнула, принимая вопросы, и надолго замолчала. Яков тоже притих, даже прикрыл глаза. Вопросы были старые и болезненные. Возможность разрешить их выползок ампутировал вместе с жизнью человека-Локки. Именно так – в качестве операции, проведенной неопытным, паникующим хирургом – Яков видел произошедшее. И нынешнюю свою боль полагал фантомной. Давным-давно нет в мире Локки, нет и его названого брата Йена. Ничего нельзя вернуть и исправить… но есть боль, она не унимается. Эта старая боль делает выползка получеловеком, духовным инвалидом.

Три дня назад регент княжества Иньеса согласилась на телефонный разговор с незнакомым ей господином Локкером. Княгиня лично – такова была просьба ее бывшего супруга – зачитала текст из дневника Крысолова Йена. Сообщила, что на полях есть надпись, которую со старотенгойского можно перевести как «Оборотень не мог уйти, не оглянувшись. Я в него верю». Княгиня так и прочла – «оборотень». Хотя, нет сомнений, в исходнике значилось имя: Локки или Локко. В тенгойском все существительные пишутся с большой буквы, это правило мешает отличить прозвище от обозначения, если перед ним нет признака имени. А Йен не стал бы в дневнике придерживаться формальных правил.

Было очень больно слушать легенду о ночном проводнике, записанную в том же дневнике. И еще большую боль причинили душе заметки на полях. Йен всю жизнь искал способ понять и принять безвозвратное решение Локки… Упрямо не верил, что названый брат ушел из жизни без оглядки на близких! Йен знал о пытках в замке. И все же верил, что брат не отчаялся, не сдался, а наоборот – нашел спорное, даже невозможное решение. Ведь Локки был старшим, он всегда справлялся. Он был сильным! Он не мог бросить всех, кого защищал и называл семьей.

После того длинного телефонного разговора Яков утратил сон. Проклятущая фантомная боль сделалась непереносима. Вынудила искать занятия, суетиться – лишь бы отгородиться от мыслей. Боль помогла оказаться в Дубрави и поговорить с Юной совсем откровенно… И узнать: оказывается, Юне вовсе не важно, выползок ты или тварь еще похуже. Для неё ты – человек. Не призрак, не опасный и лживый нелюдь – а человек. Важный, близкий, живой… Когда это осознание окрепло, что-то очень важное изменилось, и Якову показалось, что душа начинает приживаться в мире. Как сказала бы Юна с ее привычкой все сравнивать с цветами – пускает корни. Тьма отодвинулась. Свет жизни перестал причинять боль, обжигая, как жег бы чужака… Впервые Яков прошел за порог и не замерз в норе до бессознания, хотя был к этому готов. Он исполнил дело, проводил Юну к выходу и остался во тьме… а после случилось вовсе невозможное: вопреки закону хиены он смог снова жить. Юна видела его человеком – и он перешагнул порог, хотя в спину дышала клыкастая ледяная жуть!

И сейчас – первое утро в новой жизни. Утро, когда смотреть на солнце легко, и улыбаться легко, и ощущать себя живым – легко. Но, увы, старый вопрос остался безответным. Насколько она важна – жизнь выползка, похожая на засаленную козырную шестерку, прошедшую через множество игр. Вроде и масть главная, но карта так себе – мелочь. Ее не очень и жаль… разменять. Используя ее, можно спасти людей – их жизнь неповторима; или остановить засуху, истратив себя на храмовый ритуал. Можно сделать много, и все эти дела будут важнее собственного выживания. Ведь так? Если верить в легенду, записанную Йеном – не совсем так…

«Слабые и сильные, жестокие и великодушные одинаково называют жизнь высшей ценностью. Но вкладывают в слова противоположный смысл. Разница хорошо видна лишь в момент оплаты: одни истратят свою жизнь, а иные не поскупятся, рассчитываясь чужими», – такой была еще одна заметка на полях дневника Йена.

– Есть кое-кто, – наконец, сказала Лёля, и Яков вздрогнул, он совсем забыл о своем вопросе. – Есть… живет отдельно. Со мной нельзя, от меня угроза и грязь. А только я больше всего боюсь, что он совсем про меня забудет. Тогда смысла ценить жизнь не останется. Не для денег же я живу! Ну, которые за найм. Без денег ничего не изменится, а без него я не буду знать, где остановиться, чтобы… чтобы иметь право смотреть ему в глаза.

– В мире огромное число людей живёт вообще без смысла, – Яков благодарно кивнул Лёле, он не рассчитывал на ответ, тем более искренний. – Когда мне было пятнадцать, я верил, что жить без смысла нельзя. Что смысл ценнее жизни. Смысл казался чем-то надежным, неизменным. Теперь я знаю: чем дольше живешь, тем сильнее меняется смысл. Он плавится, растворяется в сомнениях… делается неуловим и множественен. Лёля, – Яков улыбнулся сидящей напротив девушке, – вы умнее меня. Вы с первой попытки знаете, что деньги вообще за скобками, а дорогих людей надо беречь всеми силами. И еще: им нельзя причинять боль.