Облачный бык

– Через кухню и погреб в переулок? – продолжил Яркут.

Острие тьмы все глубже врубалось в мой позвоночник, я остывала, делалась сонной и хуже понимала разговор. Тонула в проруби ужаса. Прежняя Юна уже захлебнулась бы… нынешняя прожила год в глухом отчаянии. А еще она, то есть я, видела во сне, как безымянный пацан дрался и выживал, не имея союзников, надежды и самой возможности победить. Он умел не сдаваться. Он умел, а я следила за ним… и тоже самую малость научилась быть отчаянной.

Сознание, а с ним заодно тело, мерзло – и одновременно кипело упрямой яростью. Лед и жар боролись во мне, да так, что на лбу выступила испарина! Стало посильно дышать, двигаться и думать.

Грузный нашел меня, хотя не мог выследить, да и собаки при нем не было. Если б Яркут так искал, когда меня прятали в больнице!

Идеалистка. Дура. Яркут стал чужим. Я одна в целом мире. От мыслей больно, но боль выжигает страх. Я не буду тихо ждать конца. Не подарю грузному ублюдку такой радости! Итак: выдворение за порог. Как мне справиться? Я знаю темный ветер, мне привычна инакость. Я видела нору выползка… Но прежде я отворачивалась, накрывалась одеялом, избегала смотреть в окна… Порог, окно, зеркало – в них копится инакость.

Найти бы годный порог! Годный – это какой? Широкий. Переход во тьму труден для понимания, если он очень короткий и резкий.

– Дверь для обслуги, – я нашла взглядом то, что показалось годным, дернула Курта за рукав. – Двойная, да?

– Да, чтобы в кабинетах было тихо, – быстро отозвался Курт. – Юна, бессмысленно прятаться меж дверей. А дальше путаница коридоров, без провожатого…

– Порог! – азартно прищурилась я. – Он войдет в дверь для гостей. Мне надо встать там, в проеме. Курт, я до смерти напугана, но я не сумасшедшая.

Яркут усмехнулся, хлопнул в ладоши – мол, хорошо придумала, и страх изображаешь сильно, почти верю. Его нарочитое презрение смотрелось так мерзко, что от злости я совсем перестала бояться. Правда, глубоко в сознании проскользнула мысль: может, он хлопал не мне? Может, это жест для Курта?

– Его не пропустят, – Курт проследил, как песий хвост скрывается под столом. И замолчал.

Хват тявкнул и притих. Беззвучие налилось в комнату, как масло… В этом масле дверь открывалась медленно-медленно. Я пятилась к широкому порогу еле-еле. Не утратил подвижности лишь враг. Тот, кто проткнул меня копьем ледяного взгляда, уже изучал комнату из коридора. Вот шагнул вперед, чуть пригибаясь: он оказался выше и шире, чем я представляла. Смуглый, черноглазый. В невзрачном сюртуке конторского служащего средней руки, в несочетаемых с верхом пестрых базарных шароварах и мягких сапожках, которые ступают беззвучно.

По блину лица сально расползлась улыбка.

– Зачем их тянешь за собой, а? – с внезапным южным акцентом выговорил враг.

Я вздрогнула. Поджогом моего дома заправлял не он! Голос иной, запаха бензина нет, зато сырая кожа и дешевая махорка – так и прут… Кто это? Увы, времени на рассуждения нет, годных мыслей нет. В голове сплошная клейкая лапша недоумения.

– Эй, зачем бегаешь? Шума много, конец тот же. Глюпый баба.

Он так и сказал «глюпый». Курт недоуменно тряхнул головой, качнулся всем корпусом и в одно движение достал из-под скатерти, с соседнего кресла, черный револьвер. Покосился мельком, убеждаясь, что я отступаю к задней двери, как и обещала. Хмыкнул, со щелчком толкнул какую-то железку на оружии.

– Стой там, умник. Дырки телу неполезны. Стреляю без предупреждения.

– Глюпый, – похожее на блин лицо не умело радоваться, оно… искажалось.

– Какого лешего? – напевно спросил Яркут, и впервые его голос прозвучал знакомо. Так весело и зло мог бы говорить Яков. – Эй, дядя! Третья лишняя и до тебя имелась, ты уж вовсе четвертый. Свали, ага?

Мне пятиться – еще шагов семь. Спешить не могу, оступлюсь. Проклятущие шелковые чулки, не годны они к старым башмакам!

Яркут лениво двинулся к грузному, ведя по столешнице левой рукой. Кончики пальцев отстукивали ритм, быстрее и быстрее. Яркут был ниже смуглого чудища на голову… а то и на две головы! Но это не беспокоило его. Я смотрела в спину налетчику, и сердцу делалось жарко, больно. В безумие Якова я влюбилась с первого взгляда. Лихость человека, которому безразличны угрозы, по-прежнему сводит меня с ума, будь Яркут сто раз неправ. Колючий как сорняк, слишком быстрый в решениях – и отчаянный, словно он бессмертен… Не оценивает, что за зверь достался в противники, посилен ли. И друзей не делит на нужных и бывших. Расставшись с Юлией и полагая ее лгуньей, все равно встал между мной и моим врагом.

Одно движение грузного… и Яркута унесло, впечатало в стену. С хрустом!

Я дернулась, споткнулась… Устояла. Мне пятиться еще четыре шага… три. А после надо поймать в душе нужное ощущение, хотя прежде я не вызывала ледяной ветер своей волею. Никогда…