Облачный бык

Досадно, что свежего трупа рядом нет, – вот же дикая мысль! Моргаю. Еще шаг назад. Оказывается, Яркут успел много чего сделать: в горле у блиномордого торчит узкий, как шило, нож. Второй – в плече. Кровь пятнает рубаху великана. Внятной речи у чудища теперь нет, оно лишь хрипит. Но – даже не пошатнулось. Прет тем же мягким шагом. Вплотную приблизилось к столу, рывком подняло его, отбросило: дубовая столешница с грохотом впечаталась в стену… и раскололась, раскрошилась! Крупные щепки с хрустом впились в обивку мебели, в спинки кресел.

Хват метнулся, цапнул врага пониже колена – и юркнул под диван.

Курт успел отпрыгнуть, вскинул оружие, выстрелил. Резкий сухой звук повторялся снова и снова. Грузный неуловимо быстро качался вправо-влево… продолжая тупо лыбиться блином лица. А я пятилась, до самого порога.

Когда грохот стих, в комнате густо плавал кислый дым. Курт отступил к дивану. А я обосновалась в проеме широченного тамбура, открыв первую дверь и откинувшись спиной на вторую. Лопатки онемели, словно вся дверь – ледяная. Копье ледяного взгляда сейчас приносило пользу: через него я ощущала тьму. Всеми вмёрзшими в дверь лопатками, всей застывшей спиной осязала: позади – бездна! Или, скорее, нора. Похожую нору люди наблюдают в последний миг. Может, мы все – выползки? Только пока не знаем о себе этой жутковатой правды, ослепленные солнцем, обманутые теплом жизни…

– Глюпый, будешь мало-мало умирать, – невнятно прохрипел блинорожий.

Я кашлянула от смеха и сказала несколько слов, знакомых Юлии. Получилось звонко, внятно. И – кстати! Бездна за спиной – страшна, мне надо выдержать и её давление, и свой внутренний страх. Я лгунья, Яркут прав. Лгала себе, что я – как все, и сразу же лгала обратное: что могу растопить лед, что спасу маму. Воображала себя бессильной или всемогущей, когда как было удобнее… И друг оказалась на пороге. За спиной дверь. Не открою – умру, потому что меня убьют. Открою… тоже, наверное, умру, потому что эту дверь нельзя открывать до срока.

– Скотина блинская, – мои губы шепнули и улыбнулись, как их научила Юлия.

Выползок Яков был прав: на краю норы нет страха, ведь бояться – некогда! Вот враг, вот я, вот люди, которые до последнего защищают меня.

– Зачем дёргаешься, а? – блин лица придвинулся, исказился до одутловатой тыквы.

Курт уронил револьвер, повел плечами. Шагнул ближе, но я резко качнула головой: не надо. Он нахмурился, помедлил… и отодвинулся к стене, прихватив за шкирку пса. До чего толковый человек! По-прежнему верит, что я не безумна. Хотя сама я сомневаюсь.

Блин лица наплывает – огромный, сальный до тошноты. В жирной его плоти – две дырки глаз. Как шило из мешка, из глазниц лезет черный взгляд, протыкает меня…

Зрение мерцает, и всё начинает двоиться. Так же было, когда живки звали меня и Юлию.

Огромная лапища сжимает мое горло. Сразу делается темно и тесно. Я последним усилием ложусь на дверь – всей спиной! Чудится хруст – словно лед ломается. Спину сводит, и я погружаюсь в прорубь, заполненную кашей инакости. Все вокруг чужое… и внятное до одури. Я тону, отчаянно цепляясь за сюртук злодея. Тащу его во тьму и пытаюсь выплыть, то и другое сразу!

Иней на ресницах… Иней прячет инакость, непостижимую для взора. Два тела – я и грузный – долго-долго падают в бездонную нору… Лапа грузного продолжает душить меня. Это хорошо: там нельзя дышать. Это плохо – горло хрустит…

Зрение иссякло, но каким-то иным чутьем я сознаю перемену. Бездна, прежде безучастная, восприняла нас. Для меня она – вода, и меня выталкивает к поверхности. Для грузного бездна – болото! Его тянет вниз. Он корчится, бьется рыбиной на крюке. Зря. Бездна черная и упрямая, как Хват. Всей тьмой она вцепилась в добычу, и тянет… словно получила приказ «взять!» от неведомого хозяина.

Хруст. Боль мнет позвоночник. И постепенно, осторожно накапливается покой. Он греется, по малой капле проникает в тело и трогает душу.

– Юна! Юна, очнитесь, – волнуется Курт.

От звучания его голоса делается легко. Пробую вздохнуть. Кашляю и снова пробую, пока, наконец, у меня не начинает получаться. Воздух сладкий. Теплый. Пахнет по-живому: ванилью, травами и немножко – табаком.

– Закрой дверь, – шепотом прошу Курта. Морщусь, ведь он не может знать, о чем я! – Ту дверь. По спине сквозит.

– Ты закрыла. Не помнишь? Упала, и бугай на тебя, но ты каким-то чудом вывернулась, метнулась, закрыла дверь и после уж рухнула окончательно.

– Хорошо. Яркут жив? – хрипло выталкиваю слова и пугаюсь их смысла.

Кошмарно болит горло. Чувствую себя недобитой, но крепко ощипанной курицей. И что-то поменялось: не могу злиться на Яркута, не проклинаю Юлию… Но вернуть прежнее не способна. У нас с Яркутом было так много ценного: доверие, радость, надежды на будущее. Все утонуло в проруби. Невозвратно.

– Я не ощутила смерть, но, – вздрагиваю, вспомнив, как сминалась об стену столешница. Дубовая! В кулак толщиной… Нагибаюсь, трогаю щепки. – Ничего себе!