Обладать и ненавидеть (ЛП)

Нуждаясь в кофеине и еде, я удаляюсь на кухню и насыпаю себе миску хлопьев. Затем пытаюсь разобраться со встроенной эспрессо-машиной. Я успеваю и подогреть молоко, и вспенить его, но кофе почему-то не льется. Сжав кулаки, я обзываю машину несколькими отборными ругательствами, и после тыканья пальцем по всем кнопкам подряд, чертова штуковина наконец-то выплескивает в мою кружку эспрессо.

Поблагодарив небеса, хватаю кружку и тащусь обратно в библиотеку.

Я планирую не выходить оттуда весь день. Я разрабатываю план, и комната помогает мне думать. До сих пор моя аспирантская работа была совершенно бесцельной. В течение нескольких недель я делала наброски, не держа в голове какую-либо конкретную идею, что немного сводило с ума, но сейчас я ощущаю себя вдохновленной шедевром де Хема. Я знаю, что хочу основать свою следующую серию на этой картине.

Мой план состоит в том, чтобы деконструировать классический натюрморт, используя комбинацию кубистических и модернистских приемов. Я хочу развить приглушенные, темные цвета де Хема и насытить холст слоями пастели и акриловой краски.

Весь день я набрасываю композиции, заранее планируя несколько работ и думая о том, в какие нью-йоркские галереи я могла бы предложить новую серию. Такой крупный игрок, как «Hauser & Wirth», был бы мечтой, но, насколько я слышала, они не приобретают работы молодых художников. Есть небольшие галереи, которые были бы более готовы принять новый голос в мире искусства, но даже с ними у меня мало шансов. В век социальных сетей мне не обязательно нужно официальное представительство где бы то ни было. Многие молодые художники даже не утруждают себя посещением галерей, но я, похоже, не могу отказаться от мечты попасть на свою личную выставку. Это всегда было моей целью.

Увлекшись работой, я вспоминаю о том, что нужно поесть, только почувствовав легкое головокружение. Сооружаю себе огромный бутерброд и уношу его в библиотеку, после чего изучаю разложенные на столике эскизы. На данном этапе критиковать свою работу легко. Лучше отбросить плохие идеи сейчас, а не позже, когда я воплощу их в жизнь на холсте.

Я уже наполовину съела свой бутерброд, когда, прожевывая большой кусок, слышу за спиной мужской голос.

— Очевидно, нам следует установить некоторые домашние правила.

Глава 7

Я подскакиваю, и тарелка, выскользнув из моих пальцев, падает и разбивается, разбрасывая еду и осколки фарфора. Я оборачиваюсь через плечо.

На пороге, засунув руки в карманы, стоит Уолт. Его губы сжаты, темные брови нахмурены с явным презрением. Я пару раз видела его раздраженным, но это другое. Я переступила черту. Судя по тому, как дергается его челюсть, он очень зол.

— О боже, — бормочу я себе под нос, когда смотрю вниз и вижу, что натворила. Моя еда не просто упала, она создала шедевр в духе Джексона Поллока, когда разлетелась по ковру Уолта, дивану и даже журнальному столику.

В библиотеке и без того был беспорядок. Повсюду лежат мои наброски. На столике — моя утренняя чашка кофе и затупившиеся карандаши. На спинку одного из диванов небрежно брошен мой свитер и его кашемировый плед. Вчера я нашла в библиотеке стеллаж с книгами по истории искусств, вытащила несколько штук и листала разделы о Пикассо и других кубистах, пытаясь почерпнуть вдохновение для своей серии.

Мне не пришло в голову, что Уолт может вернуться так скоро. Я чувствую себя полной идиоткой. Я планировала до его возвращения убрать за собой, сходить в магазин и купить еду взамен съеденной, а также чем-нибудь заменить или хотя бы починить его ковер. Моей целью было сделать так, чтобы казалось, будто меня здесь и не было, но теперь это абсолютно невозможно. С тем же успехом я могла взять помаду и написать большими красными буквами на стене: «Здесь была Элизабет».

Череда ругательств прокручивается у меня в голове, как новостная лента. Их же я бормочу под нос, когда начинаю торопливо собирать с пола свой ужин.

Подняв листик салата, я собираюсь положить его на тарелку, но потом вспоминаю, что тарелка разбита на миллион осколков, и съеживаюсь. Немедленно переключаюсь на осколки, осознавая, что Уолт по-прежнему стоит у двери и, вероятно, пытается обуздать свой гнев.

Он великодушно впустил меня в дом, а я его разгромила. Какой стыд. Он подумает, что меня вырастили волки.

— Ты порежешься, — жестким тоном говорит он.

— Ну и пусть. Кого это волнует? — отвечаю, не прекращая уборку. — Вчера я уже повредила этот ковер, а теперь посмотри на него. Он весь в горчице.

— Она там сто лет.

Я зажмуриваюсь.

— О боже, давай вот без этого.

— Я лишь имею в виду… что, возможно, пришла пора заменить его новым. Не могла бы ты перестать собирать осколки фарфора голыми руками? Смотри, ты уже дважды порезалась.

Я скашиваю глаза. На левой руке крошечные порезы. Немногим хуже порезов от бумаги, и я их даже не чувствую. Слишком сосредоточенная на своей оплошности, я едва замечаю, как Уолт исчезает, а затем возвращается, держа что-то в руках. Он подает мне два пластыря, и я осторожно беру их, стараясь не коснуться его порезанными пальцами.