– Вот и я так хочу, – сказал он, покосившись на воробья, который вспорхнул, прошумев крыльями: свобода! – Объездить весь мир.
– Я поеду с тобой. Когда мы скажем Максу и я закончу школу. И мама не сможет запретить. Я буду откладывать деньги, которые получаю в библиотеке, и мы поедем в…
– В Лондон? В Манчестер? В Лидс? – хохотнул Арон. – На твою зарплату далеко не уедешь.
– У тебя есть отцовские деньги, – напомнила я. – Ты мог бы устроить нам приключение.
Арон притянул меня к себе на грудь, наши сердца забились друг над другом.
– Заметано, – шепнул он, щекотно дохнув мне в ухо. – Южная Америка или еще что.
Он тронул губами мой лоб. Потом веки. А потом губы. Его язык легко коснулся моего. Я вырвалась, погрозила пальцем:
– Хулиган! Мы же должны вести себя благоразумно.
Арон перекатился на меня, закрыл собой солнце.
– Порой бывают уважительные причины для неблагоразумного поведения, – пробормотал он. – Спроси у Гая Фокса.
– Гадкий мальчишка.
– Тебе же по душе!
– Ты мне по душе. Люблю тебя, – прошептала я, а потом взяла за обе щеки и, притянув к себе, покрыла крошечными поцелуями все его лицо – и твердую переносицу, и мягкий пух бровей, и колкую щетину подбородка. А он все твердил:
Чем серьезнее шли у нас дела, тем легче становилось у меня на сердце. Под конец я уже порхала где-то рядом с воробьем, то срываясь вниз, то взмывая на седьмое небо и еще выше. Когда заморосил дождик, Арон поднял меня на ноги, но, Стью, мы не могли перестать целоваться и, спотыкаясь, брели к сараю, словно в тумане, не различая, где чьи губы, где чьи руки. Переступали через инструменты, протискивались мимо ящика с черепицей и становились все нетерпеливей. И наша любовь затуманила окна и, вероятно, повисла сверкающими каплями на паутине.
Арон расчистил место среди хлама и расстелил на пыльном полу старую папину куртку, которая висела на крючке. Я нащупала низ его свитера, задрала кверху – мне нужно было видеть, чувствовать его кожу. И я увидела ее – светлую, гладкую, упругую – и погладила всю, до последнего сантиметра. А Арон только беззвучно охнул, когда я задела мягкие каштановые завитки у него на животе.
Он захватил одной рукой обе мои руки, поднял их над моей головой и потянул вверх майку. Волосы потянулись за ней – выше, выше, выше – и скользнули вниз на голые плечи. Его глаза сказали: «Какая ты красивая!» Я и сама это почувствовала, когда он снимал мой лифчик. Медленно-медленно, словно боялся ошибиться. Почти не дыша, я потянула его вниз, на куртку, и мы, как могли, укутались в нее, сплелись в узел, который никому не развязать. Он завел руку мне под голову. Мы моргали одновременно. Мы дышали одним воздухом. Наши губы сближались…
ДЗЫНЬ, ДЗЫНЬ
…оглушительно зазвенел телефон. Арон сунул руку в задний карман, и по выражению его лица я сразу догадалась, кто звонит.
– Мне поговорить с ним? – в смятении спросил Арон.
Я не успела ответить, Макс повесил трубку. Фу-у, я выдохнула… и тотчас, хватая ртом воздух, охнула – в кармане зазвонил мой собственный телефон.
– Надо бы ответить, Зо.
– Не могу! – сказала я, но кнопку все-таки нажала и, опершись на локоть, отвернулась от Арона.
Мы поговорили, Стью, но передать о чем у меня вряд ли получится. Макс был страшно расстроен из-за отцовской помолвки, а я все порывалась закончить разговор, бормотала какую-то чепуху. А рядом, закрыв глаза рукой, лежал и слушал его брат, и его голая грудь вздымалась и опускалась.
– Чем вообще занимаешься? – под конец поинтересовался Макс.
У меня перехватило горло. Я откашлялась. Два раза.
– Да так, ничем особенным. Готовлюсь к контрольной по естествознанию, – сумела выговорить я.
Арон отбросил папину куртку и порывисто встал. Макс вздохнул в трубке:
– Мне тоже надо кое-что подучить. Не хочешь зайти? Дома никого нет. Мама с Фионой пошли по магазинам, а где братец, я понятия не имею.
Я сморщилась.
– Я, пожалуй, лучше останусь дома, – сказала я, глядя, как Арон натягивает через голову толстовку. – Прости. Надо сосредоточиться.
– Ну, пожалуйста, – произнес он каким-то новым голосом. – Мне нужно тебя увидеть.
– Прости, – он в жизни не поверил бы, за что я прошу прощения. – Мне пора.
Не сразу удалось отделаться от него, а когда я, наконец, опустила телефон, стыдно было до слез.
– Ты правильно поступила, – сказал Арон, но смотрел при этом не на меня, а на газонокосилку, и в голосе не осталось ни капли нежности. – Это моя вина, – тихо добавил он. – Не надо было мне приходить.
– Не говори! Пожалуйста, не говори так!
Он опустился на ящик с черепицей с выражением глубокого презрения к самому себе.
– Что мы творим, Зо? Это гадко. Просто омерзительно.
Я припала грудью к его ногам, положила голову ему на колени. Арон опустил руку на мою голую спину:
– Так больше нельзя.
– Да.
– Мы должны сказать ему правду.
Я подняла на него глаза:
– Да. А когда?
– Понятия не имею. Думаю, надо дождаться подходящего момента.