Облака перемен

Протянул ей счёт на тридцатипроцентную предоплату торжества. Взглянув в итоговую графу, она ужаснулась. Ей было невдомёк, что филькина грамота с нелепой печатью оплачено не является банковским подтверждением и обошлась ему в сущие копейки. Она в этом ничего не понимала. Это были её любимые слова: я в этом ничего не понимаю, милый. Он в свою очередь не понимал, что заставляет её столь упорно ничего ни в чём не понимать. Кажется, ей виделась в этом какая-то доблесть.  Какая-то неотмирасеговинка или как там. Так или иначе, в данном случае её непониманию можно было только порадоваться.

Оставалось, чтобы она сообщила о предоплате отцу. Так и так, а знаешь, Никанор часть уже заплатил. Да, предоплата. Да, пути назад нет, ха-ха. Просил не говорить, но… Вот именно, ха-ха. Как видишь, ха-ха. Папа, я же говорю, это только тридцать процентов! Вот и посчитай, ха-ха.

Такая сумма на любого произведёт впечатление. На прижимистого папашу тоже. Если Никанор ради его дочери бросается такими деньгами, они и впрямь одна семья. Это первое настоящее доказательство. Раньше таких не было. Раньше слова: любовь-морковь, то-се. А теперь на факте. Куда вещественней.

Саму бумажку он ей не даст. Совершенно ни к чему. В отличие от неё, старик в бумажках разбирается. Такому бумажку показать — всё дело под откос. У неё с собой не будет, а он не попросит. Не придёт в голову. Побоится обидеть. Папа, неужели ты в нём сомневаешься?! Будь у него серьёзные сомнения, старый чёрт бы всё равно попросил. Но серьёзных нет. На то она и броня. Понятно, что какие-то в стреляном воробье остаются. В стреляных воробьях последней умирает вовсе не надежда, последними умирают сомнения. Однако удара авансовым платежом сомнениям не пережить. Он же не знает, что фальшивый.

Да, вот так, они теперь одна семья. Вот о чём говорит бумажка. Вон какие бабки тому подтверждением. Бабки убедят, что уже не чужой.

Это чужой может кинуть. Чужой только и глядит, как кого обуть. За примерами далеко ходить не надо, с порога шагни, видно: чужой чужому волк, разбойник, паразит.

Как бы ни силился чужой доказать свою порядочность, он останется чужим.  Да и что доказательства? Это же раньше было, это в прошлом. Прошлое есть прошлое, а чужой есть чужой. Чужой есть чужой, а ничто из прошлого не гарантирует грядущего.

Но зятёк! — разве чужой?!

Он свой, зятёк-то.

Короче говоря, дело идёт хорошо. И если не случится ничего сверхъестественного, придёт к задуманному финалу.

Последняя мысль была столь же привычна и заезжена, как и все её напарницы по хороводу. Раз за разом промелькивала наравне с другими. От товарок она отличалась разве что тем, что была концевой: ею завершалось скрупулёзное исполнение предыдущего круга — и начиналось столь же внимательное отплясывание следующего.

Но сейчас она как будто лишний раз притопнула или взмахнула платком — или что там ещё выдающегося можно сделать в хороводе. И он почувствовал неожиданный холодок ликования: холодок предощущения удачи, сладкий укол заведомой уверенности, что и впрямь удастся довести дело до успешного завершения.

Краткий миг радости оказался смазан тем, что как раз в это время Никанор свернул в переулок: вставший во весь рост дом за высоким забором вызвал у него чувство неудовольствия.

Он бессознательно отметил, что едва слышное шипение влажного асфальта под колёсами сменилось грубым хрустом гравия.

Хруст под колёсами являлся одним из свидетельств финансовой катастрофы арендодателя Афанасия. Произошедшей лет пять назад. Что скажешь. Жизнь не стоит на месте, катастрофы то и дело случаются. Но до чужих катастроф никому нет никакого дела. Никанору точно нет. Такова жизнь.

Когда у Афанасия всё рухнуло, ему не хватило бабок даже на то, чтобы на этих жалких сорока метрах до ворот поверх гравия положить асфальт.

Правда, на стакан с водой можно и иначе посмотреть: хоть всё у него и повалилось, а всё же дом успел построить.

Построить — да. Но не довести до ума. Второй этаж не отделан. Да на что ему второй этаж отделывать…

Но и в этом случае можно иначе взглянуть: зато ни ям, ни рвов, ни груд кирпича, ни штабелей плитки, ни воя болгарок и дрелей. Тишина, покой, тихая дачная жизнь.

На какие шиши Афанасию дрелями визжать. У него и на водку толком не хватает.

Он подъехал к воротам и посигналил.

Дожидаясь отклика, размышлял, в каком состоянии пребывает сегодня Афанасий. Думай не думай, сто рублей не деньги. В обычном, скорее всего, пребывает. «Мне этот дом вот где! Вот он где у меня, вот! Мне на него смотреть тошно!.. Где остальное?!  У меня шесть квартир было, шесть! Где мои шесть квартир?! Четыре заправки у меня было! Где заправки? Моя фирма на подъёме была! Я в Лондонском IPO собирался участвовать!..»