Облака перемен

В прошлый раз опять, едва ворочая языком, объявил, что он арендодатель. Арендодатель, а не хрен с горы. И как арендодатель имеет право постановить —  и постановляет… Что постановить-то, равнодушно спросил Никанор.  Что постановляешь?.. Что мало ты платишь, вот что постановляю. У тебя бабок немеряно. А мне ты четыреста. Сам вон на какой тачке раскатываешь, а за мой дом даже полштуки не даёшь? Так дело не пойдёт!.. Да какой дом, Афанасий, окстись, две комнаты, а не дом. И тачки у меня не свои, а арендованные. Побойся бога, жил бы я в твоём долбанном доме, если б у меня бабки были!.. Не знаю ничего!  Мне и полштуки мало! Давай штукаря! С завтрашнего дня давай!.. Афанасий, охолонь. Ты чего? Шесть квартир у него было. Иным невдомёк, зачем человеку вторые штаны. А ты вон чего — шесть квартир… Как зачем! Ты не смейся! Я бы сдавал! Мне же не хватает! Тебе сдаю — и ещё бы сдавал. На что мне жить? У меня всё отобрали. У меня и дом хотели отобрать… Но не отобрали же, верно?.. Потому что единственное жильё! А сколько я заносил! Сколько я в налоговую заносил!.. Афанасий, это же разные ведомства. Когда до исполнительных доходит, налоговая побоку… Так на что мне жить? На что? Давай штукаря с завтрашнего дня. Давай, а?.. Убить бы тебя, Афанасий. Убить бы. За каким чёртом ты небо коптишь?..

Он сидел, глядя в стекло, дожидаясь, когда Афанасий отопрёт калитку. Ключа от калитки Афанасий ему не давал, упрямился. Зачем тебе ключ, я всегда дома.  Ты потеряешь, кто-нибудь найдёт, калитку отопрёт и меня укокошит… Кому ты нужен, Афанасий, вместе со своим разваленным домом?.. Все думают, смерть —  это что-то особенное. А как раз смерть-то и есть в жизни самое обыденное. Что может быть ближе смерти? Что определённей? Спроси, что такое любовь, всякий задумается. А спроси, что такое смерть, ни у кого не задержится. Кроме тех, кто от самого вопроса в обморок упадёт…

Выругавшись, Никанор снова нажал на клаксон.

Собрался вылезать из машины, когда глухая калитка всё же отворилась: так, словно без её участия открывавшему не удержаться было на ногах.

 

 

Глава 3

        

Кондрашовка

 

Когда грубые окрестности жизни начали выплывать из тумана, ничто в них меня не волновало.

Я пытался припомнить события зимы — и понимал, что зимой не было никаких событий. Да и сама зима, горестно слезясь и прощально похрустывая, неудержимо кончалась.

Я пробовал припомнить события осени.

События осени были — но тоже не хотели вспоминаться. Они остались далеко за спиной: громоздились тяжёлыми стяжениями несчастья.

«Несчастье» — верное ли слово? Может быть, «несчастье» — слишком сильное… я же не в молотилку попал, не ногу мне трамваем отчекрыжило. Но… но… ах, беден всё-таки язык.

Да и кой толк вспоминать события прошлой осени? Недолго уж оставалось до следующей: весна прошумит, лето порадует, а там опять флаги да зарева. Возможно, она окажется лучше предыдущей.

Это был обморок души. Если бы он прогрессировал, я бы, пожалуй, и совсем закуклился: окаменел, стал садовой улиткой, а лучше моллюском: прилепиться к скале и рассеянно прислушиваться к набегам прибоя.

Тяготению к вечному покою препятствовали только соображения практического характера.

Бизнес мой благополучно развалился, и если где теперь и процветал, то из земной юдоли до тех кущ было не дотянуться.

Кое-какие накопления хоть и тратились с максимально возможной скаредностью, однако дотаивали.

Вынужденный рацион был оскорбителен. Ножом и вилкой мы копаем себе могилы, шептал я, засыпая, а именно гречка содержит весь необходимый организму комплекс минералов, витаминов и аминокислот.

Если собаку кормить картофельными очистками и яичной скорлупой, она живёт сорок лет, а сытая не протянет и десяти, — но чем человек хуже собаки?

Неминуемо приближался момент, когда мне пришлось бы обратиться к друзьям. Ибо помочь товарищу — святое дело.

Хотя, конечно, одно дело, когда человек протягивает руку помощи, будучи уверен, что его ссуда поможет товарищу выкарабкаться (главным образом благодаря его, товарища, собственной настойчивости), и тогда он вернёт что взял.

Совсем другое — подавать на прожитьё, потому что сам товарищ, видите ли, даже на гречку заработать не в состоянии.

От момента перехода на положение неимущего побирушки до сознательного решения более не досаждать близким своими надобностями должно было пройти, по моим прикидкам, месяца три-четыре.

Потом я подумал, что могу устроиться на службу.

Правда, я давно отвык от службы. Начать заново на кого-то трудиться — я плохо себе это представлял. Приходить к сроку… уходить не ранее определённого часа… нести перед кем-то ответственность… за что-то отчитываться… возможно ли это?

Последняя моя работа на дядю была не такой уж плохой, если разобраться.  Мне прилично платили, в результате я осмелился встать на крыло. Но снова тянуть лямку хоть бы даже и за вдвое большие деньги!.. ужас, ужас!..

Стоп, сообразил я, та была предпоследняя.

Последняя была у Кондрашова.