Облака перемен

— Прямо заколдованный сделался. Что смог в деньги обернуть — всё собрал.  Я говорю: Вася, одумайся!.. Куда там. Сколько-то на счетах было… что-то за драгоценности выручил. Радовался, что покупатели у него давно были, а то бы в такой спешке без ущерба не обошлось… За Кондрашовку залог получил… и тоже в яму!

— Ёлки-палки, — сказал я. — Это вы не говорили, про Кондрашовку-то. Кондрашовка заложена?

Она покивала, поджимая губы и, кажется, снова готовясь всплакнуть.

— Ну да, заложена… Он же в итоге девятьсот сорок тысяч зелёных наскрёб. Откуда бы такие деньги?

Слова «наскрёб» и «девятьсот сорок тысяч» плохо вязались друг с другом, но…  Я подыскивал вопрос поаккуратнее.

Василиса Васильевна опередила:

— Лилианочка так и ахнула!

— Она не знала?

— Откуда!.. Вася же как с ума сошел: всё сам, всё он сам!.. Никого не слушал! Лилианку и не подумал в курс дела ввести. Она несмышлёная, что она понимает!..  Да и что она-то? Если б и сказал, что с того. Она бы, может, и поддержала.

Василиса Васильевна кинула на меня взгляд, в котором читалось сомнение: стоит ли со мной заводить разговор о Лилиане? Вроде как я тут тоже сторона страдательная. Вроде как не упаду ли я в обморок от сердечной боли.

Я поморщился.

— Ладно вам… Но я не понял. Поддержала бы что? Чтобы отец Кондрашовку закладывал?

— Ну да. Она же, дура, всё готова была ему отдать!

Василиса Васильевна заговорщицки понизила голос и заговорила глухо, в неожиданно ведьминских интонациях:

— А я бы его, паразита!.. Я б его, мерзавца лощёного!.. Я бы с ним не знаю что бы сделала!.. На кусочки бы подлеца!.. На медленном огне бы!.. Кровь бы из него по капле выпустила!.. Ведь как втёрся-то, а! Гад, гад! Сволочь гадская! — повторяла она, невидяще глядя перед собой, раскачиваясь и всё сцепляя и расцепляя пальцы на скатерти. — Господи, жалко-то как! Как жалко!..

Я молчал.

— Это она в мать пошла, — определила Василиса Васильевна, вытерев заново промокшие глаза, и сурово посмотрела в скатерть. — Да ещё какую сцену мне устроила!..

— Какую сцену?

— Да какую… Это я, значит, должна была следить, чтобы Василий Степанович ему денег не давал. А что Кондрашовку погубил, так ей такое и в страшном сне не могло привидеться, — и тоже, значит, я не уследила. Я во всём виновата.

Я осторожно поставил чашку на блюдце.

— Но в чём же я виновата?! — воскликнула Василиса Васильевна, воздевая ладони. — Что я могла, если он с ума спятил!.. А она прямо криком! И словами всякими! И меня, и Васю!.. И дураком старым его называла!.. Вообразите, Серёжа: прилюдно, на поминках!.. И опять на меня: ты, дескать, тому причина, что я без копейки осталась! Не могла старого дурака остановить, когда он последнее проходимцу отдавал!.. Проходимцу!.. А что ж ты сама-то с этим проходимцем!.. Сама-то как!..  Как не знаю кто!.. как кошка драная!.. А отец что?.. что отец, ей на отца плевать, она о деньгах больше думает!..

Василиса Васильевна замолкла и перевела дух.

— Боже мой!.. Ну ладно, это я сгоряча… Не такая она всё-таки, Лилианка-то, не такая… Господи, мне ведь и её-то как жалко!. Положение-то у неё теперь какое!.. Хуже губернаторского!.. Кондрашовку заберут… в кармане вошь на аркане… да ещё отца нет! За отцом-то она как за каменной стеной была, а теперь что?.. Вот беда-то!.. Кто ещё её, дуру такую, пожалеет?.. Может, её-то мне и жальче всех… Степанычу-то моему что? Степаныч мой с облачка глядит. Глядит, диву даётся. Вот, думает, дурачки какие у меня все… ишь, глупости какие там у них, заслушаешься!.. А её жалко… да что уж. Сама виновата, конечно… — Василиса Васильевна вздохнула и заключила: — Это точно, в мать она такая уродилась. Тут как ни прикинь — всё в мать получается.

— Да? Вам виднее.

— Ещё бы, — хмыкнула она. — Ещё бы не виднее. Когда Верка пропала, Лилианке года не исполнилось.

— Верка?

— Ну, — поморщилась она, — Вера Шерстянникова, Васина жена.

— Пропала — в смысле «погибла»? Лилиана говорила: мама на машине разбилась.

Василиса Васильевна поджала губы.

— Разве нет?

— Ну да, разбилась…

Василиса Васильевна взглянула на меня с сомнением.

— Судя по всему, тут что-то не так, — предположил я.

Она кратко вздохнула.

— Серёжа, чаю ещё? И почему вы не берёте кексики? Берите, хорошие кексики. Я старалась…

— Я возьму, — кивнул я. — Но тут вот какое дело, Василиса Васильевна.  Вы же знаете, мы с Василием Степановичем работали над книгой его воспоминаний. И он мне очень много о себе рассказывал. Может, кое в чём мне о нём известно даже больше вашего…

— Ну, это вряд ли! — рассмеялась она.

— И потом: с Лилианой я никогда больше не увижусь, можете не сомневаться. Её ушей ничто не достигнет. А поскольку мне очень хотелось бы знать больше деталей о той жизни, в которую я и так довольно глубоко проник… я имею в виду жизнь Василия Степановича… может быть, вы всё-таки скажете мне, что скрывают ваши таинственные, но прозрачные умолчания?

— Да какие умолчания, бог с вами!.. — Она пожала плечами. — И чем это они такие прямо прозрачные?

Я молчал.

Она неуверенно покачала головой, откинулась на стуле, звякнула ложечкой о блюдце. И сказала, будто на что-то решившись: