Облако Пустоты

позволил мне остаться там на зиму.

Мой 58-й год (1897–1898)

Возвратившись в монастырь Цзиньшань после совершенного мною паломничества на

гору Ланшань в знак почтения бодхисаттве Махастхаме, я получил приглашение от

настоятеля Дао-мина отправиться к нему в Янчжоу и стать его помощником в монастыре

Чжуннин. В четвертом месяце года учитель дхармы Тун-чжи трактовал «Шурангама сутру»

на горе Цзяошань. Присутствовало около тысячи человек. Он попросил меня помочь ему в

толковании этой сутры, и после того, как я это сделал, я покинул собравшихся и спустился с

горы.

Родившись, я потерял мать, которую мне не довелось увидеть. Я видел в доме только ее

портрет, и каждый раз, когда я думал о ней, мое сердце надрывалось. Ранее я дал обет

отправиться в монастырь Ашоки (Аюй-ван), почтить останки Будды и опалить огнем палец в

качестве жертвоприношения Будде во имя спасения моей любимой матери. Теперь я

намеревался исполнить свой обет и отправился в Нинбо (где находился монастырь Ашоки). В

то время учитель дхармы Хуань-жэнь и чаньский учитель Цзи-чань (известный также под

именем «Осьмипалый аскет») были во главе монастыря Тяньтун (вблизи Нинбо), а учитель

Хай-ань составлял летопись горы Ашоки. Все они просили меня помочь им, но поскольку я

прибыл туда с намерением исполнить свой обет, я вежливо им отказал. В монастыре Ашоки я

почтил останки Будды, и каждый день, начиная с третьего ночного бдения вплоть до

вечерней медитации, за исключением тех случаев, когда я находился в главном зале, я

использовал только свою подстилку вместо монастырских подушечек, совершая три тысячи

низких поклонов. Однажды ночью, совершая чаньскую медитацию – будто во сне, – я

неожиданно увидел ослепительно яркого золотого дракона длиною во многие чи . Он

спустился с неба, подлетев к бассейну у зала реликвий. Потом я вскарабкался на его спину и

воспарил в небо. Мы прилетели туда, где горы, реки, деревья и цветы неописуемо красивы, а

дворцы и их палаты изысканно грандиозны. В одной из комнат я увидел свою мать и

крикнул: «Мама, пожалуйста, поезжай на этом драконе в Западный Рай (Будды Амитабхи)».

Когда дракон снова опустился, я, потрясенный, очнулся. Мое тело и сознание были в полном

порядке, и смысл видения был совершенно ясен. Так единственный раз в жизни я видел свою

мать.

С тех пор каждый день, когда появлялись посетители, желающие увидеть останки

Будды в этом зале, я всегда был сопровождающим. Впечатления посетителей относительно

останков сильно различались. Я смотрел на них много раз. В первый раз они мне показались

36 «Весна» символизирует просветление, после которого «аромат» блаженства распространяется повсюду.

Горы, реки и огромная земля – иллюзорные формы, которые сутью своей представляют Татхагату или

«подобие» тела Будды. «Шурангама сутра» говорит о «благоухающей форме» или «удивительной форме», имея

в виду удивительный облик внешнего мира, воспринимаемый органами чувств, преображенными мудростью.

размером с зерно маша и темно-пурпурного цвета. В середине десятого месяца, после того

как я отдал дань почтения хинаянским и махаянским трипитакам 37, я снова пришел

посмотреть на них. Они были того же размера, но на этот раз представились в виде

сверкающих красных жемчужин. Поскольку мне не терпелось посмотреть, каким

трансформациям они подвергнутся дальше, я снова совершил ритуальные поклоны и

почувствовал боль во всем теле. Теперь останки казались крупнее зеленой фасоли,

наполовину желтыми и наполовину белыми. Тогда я понял, что их размер и цвет изменяются

в зависимости от возможностей органов чувств посетителя. Желая поскорее увидеть

дальнейшие трансформации, я увеличил число поклонов, но в начале одиннадцатого месяца

серьезно заболел. Я не мог продолжать наблюдение, и поскольку мое заболевание

обострилось, меня отправили лечиться, но лекарства не помогали. Я не мог даже сидеть и

лежал все время.

Старший монах Сянь-цинь, смотритель Цзун-лян и девица Лу делали все, чтобы спасти

меня, но безуспешно, и уже думали, что приближается конец моего кармического

пребывания в этом мире. Хотя я был готов позволить болезни следовать своему курсу, я был

очень озабочен тем, что не успел опалить палец (во исполнение своего обета). На

шестнадцатый день мою хижину посетили восемь человек. Они думали, что болезнь моя

была не серьезной, и пришли специально для того, чтобы помочь мне опалить палец. Я

вспомнил, что эта церемония была назначена на следующий день, и настоял на том, чтобы

они приняли участие согласно договоренности. Старший монах и все, кто был с ним, не

одобрили это намерение в связи с возможным риском. Я разразился слезами и сказал: «Кто