Облава

— Знаю, – сказал Бекич сначала из упрямства, а потом решил, что на том и надо стоять. – Разве я бы позволил, чтобы меня вели две такие бестии, как Саблич и Логовац, и ты, третья бестия, если бы не знал, куда идти и почему?

«Все войска сбиты с пути, одурачены, – заметил он про себя. – И немецкие тоже, потому и разгромлены под Сталинградом. Невелика беда, даже никакой нет беды в том, что чье-то войско одурачено. Беда наступает тогда, когда обманутые начинают это понимать. Потому всегда и убивают всех, кто каким-либо образом догадается и узнает об обмане. Придется и нам это делать: без суда и следствия, просто ночь проглотит каждого, кто хоть что-нибудь заподозрит или пикнет. Но главное сейчас – до рассвета разыскать землянку или хижину, найти партизанское гнездо, чтобы его сжечь и убить хотя бы Гавро Бекича. Одного только Гавро, это он их сюда завел, а на всех прочих мне наплевать...»

Бекич подошел к Лазару Сабличу, схватил его за ворот куртки и прорычал:

— Я хочу захватить Гавро спящим, а скоро рассветет, и он проснется! Понимаешь? Иначе его не возьмешь, наверняка начнет драться, а потом в кусты улизнет. Понимаешь?

— Понимаю, – пробормотал Саблич, – но я не знаю, как отсюда выбраться.

— К реке и берегом, – крикнул Бекич. – И моли бога, чтобы ночь еще потянулась. Срам, еще охотником называется! Старый Пашко сразу нашел путь, а ты заблудился.

— Задурила мне голову та женщина.

— Дурнем ты родился!

«Нет, родился я не дурнем, – подумал Саблич, – но женщины всегда приносили мне несчастья и беды. Будь они прокляты, убей их бог, вечно мне пакостят!..»

Саблич сходит к реке, а память невольно уводит его по окольным дорожкам в другие времена и обстоятельства.

Лето, хижина в горах, он, жена. Шестеро косарей, и среди них Душан Зачанин, приходили к ним ночевать. Однажды утром жена поливала им из кувшина воду. Сначала умылись гости и ушли на работу, потом пришел и его черед.

Жена сунула ему мыло; он, как человек бережливый, провел им по ладоням и положил в сторонку. А жена снова подает ему мыло. Он удивился:

— Что ты пристала со своим мылом, словно я к тебе спать приходил!

— А разве не приходил?

— Я? Нет, клянусь богом, даже в голове не было!

— Не божись, бог накажет.

Он взглянул на жену: сияет от удовольствия. Потом перевел взгляд на разбредшихся по лугу косарей: кто-то из них пробрался к ней в темноте и заменил его. Первое подозрение пало на Душана Зачанина. Ничего он больше не сказал – ни жене, ни Душану, никому, только стал ждать случая, чтобы отомстить...

«Пятнадцать лет ждал, – подумал Саблич, – пожалуй, хватит. Это меня и привело сюда, только это, ничто другое. Если бы Зачанин с сыновьями ушел в четники, я сейчас не делал бы того, что делаю, а как раз наоборот – то, что он делает. Женщина – скотина, от нее все беды. Порой кажется, будто ничего не знает, но стоит бабе впутаться в дело – сам черт его уже не распутает. .»

НОЧЬ, ТРОНУТАЯ РАССВЕТОМ

I

Чтобы убить время на часах, Арсо Шнайдер, сидя в землянке Дервишева ночевья, размышляет о компании

«Это нам легче легкого». Эта компания, с которой он давно уже не в ладах, состоит из молодежи: Слобо, Шако, Магич, Гавро Бекич и еще несколько человек, разбросанных по землянкам на правой и левой стороне Лима. В

большинстве своем это скоевцы, которые без особых трудностей за проявленную отвагу или какой-то подвиг были приняты в партию раньше времени. «Сейчас и видно, что раньше времени, – ворчит про себя Шнайдер, вспоминая, что он всегда был против и всегда говорил об этом. – Надо было другим способом наградить за отвагу –

дать медаль или еще как-нибудь, а не принимать в партию нелепых юнцов, слишком нетерпеливых и скоропалительных в действиях. Одни из них, например Шако, никогда и не созреют; думаю, мы ничего не потеряли бы, если бы вовсе не принимали таких в партию. Боролись бы они и так, раз уже пошли, все равно бы остались с нами – самолюбие не позволило бы отколоться. Умение стрелять из пулемета стоя, с руки, без опоры – всего лишь физическая сила, сноровка, а не преданность; и меткость, и резвые ноги даны им природой, а не марксизмом. Они еще дети, это сразу видно, а кто спит с детьми, просыпается в мокрой постели. Здесь же может случиться и что-нибудь похуже,

– того и гляди, проснешься в луже крови, без головы, а им хоть бы что, и в ус не дуют, спят себе. .»