Облава

— Качак вспомнит, это была его довоенная кличка.

Так и стали кричать: сначала Шако и Вуде, потом Боснич и Слобо, потом все разом, чтобы лучше было слышно.

Никто не отзывался. «Видно, не могут, – подумал Видрич,

– боятся привлечь внимание и огонь на себя. Главное, чтоб знали, где мы. Они придут, и все будет хорошо. Вместе мы пробьем себе дорогу где угодно».

— Так дальше нельзя, – сказал Вуле, когда ожидание затянулось. – Надо поглядеть, в чем дело.

— Что ты увидишь? – заметил Видрич.

Мысли у него ворочались медленно. Впрочем, он и раньше быстротой мысли не отличался, любая поспешность всегда казалась ему сомнительной. Сейчас он чувствовал, что слишком медлит, временами его словно охватывала какая-то дрема, и это раздражало и сбивало с толку. Ясно, что надо уходить, и уходить как можно скорей с этой наполненной сверкающим светом и окруженной пропастями Софры, но дрема мешала собраться с мыслями, и он втайне надеялся, что кто-нибудь другой – Шнайдер или

Боснич – поймет это и скажет. Вместо них отозвался Слобо:

— Давайте я пойду на Поман-реку поглядеть, что там делается.

— Одного не пущу, – сказал Видрич.

— Тогда вдвоем – Шако и я.

— Вчетвером, – отрезал Видрич, точно просыпаясь. – И

поскорей, чтобы не терять времени.

И назначил: Вуле, Слобо, Шако и, наконец, Ладо. Потом почему-то передумал, задержал Шако и вместо него назначил Раича Боснича. Этой переменой все остались недовольны. «И я недоволен, – сказал Видрич самому себе, –

уж очень они все разные, но и мне здесь нужен пулеметчик. Надо защищать Орван. Никто, с тех пор как существует мир, его не защищал – ни иллирийцы39 от римлян, ни византийцы от славян, ни наши, ни турки, ни австрийцы, ни черт, ни дьявол, потому что он стоит словно на краю света, не связан с миром, одна из никому не нужных гор на земле, дурацкая и бесплодная, не стоящая и одного па-

39 И л л и р и й ц ы – древние племена, жившие на Балканском полуострове и неоднократно поднимавшиеся на борьбу с Римом за свою независимость.

трона. Но все равно надо упорно ее оборонять, по крайней мере, до тех пор, пока ребята не придут, чтобы им было куда вернуться. И нужно еще сбрить бороду, сам не знаю какого черта я ее отпустил. Нехорошо, если меня найдут убитым с бородой и начнутся в народе пересуды. Не так уж трудно ее сбрить: намочу снегом и потихоньку...»

Он встал, захватил горсть снега, но дрема, будто дым, снова замутила ему сознание. «Что это я хотел сделать, –

спросил он себя, – почему встал?. » Он потер снегом лоб, мокрыми пальцами провел по глазам и вспомнил, но тотчас передумал: «Рано бриться, будет еще время, а на людей произведет нехорошее впечатление. Они и без того подавлены. Гаре я не удивляюсь, тут ничего не поделаешь.

И все-таки она держится лучше, чем я ожидал. Арсо

Шнайдер тоже понятно, а вот Шако помрачнел, точно всех родных схоронил, никогда его таким но видел. И у Зачанина лицо потемнело, слова не вымолвит – должно быть, дурной сон видел про себя или про сыновей. Надо их куда-то вести, занять чем-нибудь, чтобы не было времени думать о том, о чем они думают...»

Он приказал спуститься к мелкому кустарнику, на опушку редкого леса. Если преследователи двинутся снизу, они наткнутся на первую преграду там, где менее всего рассчитывают. Шако Челич тотчас расчистил снег, принялся копать сначала ногами, потом прикладом, натаскал камней и построил настоящий окоп. Арсо долго искал подходящее место – ни одно его не устраивало, наконец он подошел к Зачанину и присоединился к нему. Видрич и

Гара расположились за большим камнем; впервые за столько времени они остались с глазу на глаз. Он похлопал ее по плечу своей длинной и широкой, как лопата, ладонью.

— Ты, Гара, хороший человек, – сказал он и спросил: –

Есть хочешь?

— Я и думать про еду забыла, а неужели ты хочешь?

— Еще бы, с радостью проглотил бы чего-нибудь горяченького, только не свинца.

— Может, и это переживем, – сказала она.

— Наверняка. Они не посмеют идти сюда, это мусульманская территория.