Облюбование Москвы. Топография, социология и метафизика любовного мифа

В самом начале следствия Нарышкина справила заграничный паспорт и беспрепятственно уехала. В Европе родила дочь Сухово-Кобылина, названную… Луизой. А овдовев, стала женой Дюма-сына.

Согласно ответам Кобылина на допросные пункты, вечер 7 ноября 1850 года он провел у Нарышкиных. Луиза исчезла из дома Гудовича тем же вечером или ночью. Кобылин стал искать ее наутро, искренне тревожась – либо делая себе алиби. Получилось – наводя на себя подозрения. Хотя тело нашли на Ходынском поле, одно из орудий убийства было домашнее: утюг.

Луизу отпели в церкви Святого Людовика на Малой Лубянке и погребли на Немецком кладбище (могила утрачена).

Сторонники виновности Кобылина считали местом преступления дом на Страстном. На досках задней лестницы полиция нашла кровавые следы. Хозяин отвечал, что это повар резал курицу. Сегодняшним криминалистам было бы легко проверить это и закончить дело.

Дом Сухово-Кобылина на Страстном бульваре. Фото 1970-х из частного архива

Во время заключения Кобылина четверо слуг признались в убийстве барыни. Позднее отказались от признаний. Мотивом преступления по этой версии была жестокость обхождения Луизы, а местом – дом Гудовича.

Минует полтораста лет, и в 1997 году правительство Москвы по-своему распорядится этим темным делом, снеся дом на Страстном бульваре, 9. Главным кобылинским мемориалом остался дом Гудовича.

Нынешним видом он обязан перестройке конца XIX века. К тому периоду относится и герб новых владельцев, Миклашевских, помещенный на ротонде, с девизом «In Deo spes mea», «в Боге надежда моя».

Бедный Кобылин

Дважды арестованный и дважды освобожденный Сухово-Кобылин за время следствия, семь лет, стал драматургом. «Свадьбу Кречинского» он начал в камере Тверской пожарно-полицейской части (Тверская площадь, дом не сохранился).

Но жизнь писателя стала его главнейшим текстом. Московским текстом, текстом романтизма.

Текст не заканчивается делом Луизы. И не только потому, что неясна концовка дела.

В 1859 году Сухово-Кобылин привез из Парижа в дом на Страстном жену, Марию де Буглон. Через год Мария умерла на возвратном пути.

В 1867 году писатель появился в том же доме с новой женой, Эмилией Смит из Англии. В следующем году ее похоронили на Немецком кладбище.

Только тогда Кобылин продал дом.

Он не удерживал любовь живой. Что это – метафизическое доказательство былого преступления или исходно тяготеющий над домом и над его владельцем рок? Рок, частью действия которого была и смерть Луизы?

Снова Пукирев

В Арбате неравный брак не стал центральной темой даже после Шереметева. Неравный брак, даже как невозможность, стал темой на Кузнецком. По примеру петровской Яузы, по свойству русско-западного пограничья.

Где бассейн Неглинной первый раз соприкасается с бассейном Яузы – над перекрестком Сретенских ворот Белого города – стоит церковь Успения в Печатниках (Сретенка, 3/27). Та, прихожанином которой был художник Пукирев и которая поэтому считалась церковью «Неравного брака».

Памятник другого неравного брака, шереметевский Странноприимный дом, стоит у той же водораздельной линии, у перекрестка Сретенских ворот Земляного города, где представляет Яузу. Странноприимный дом и церковь Успения в Печатниках равно напоминают о неравенстве в любви, объединяя этой темой смежные любовные пространства (наблюдение Геннадия Вдовина в беседе с автором).

Смерть Скобелева

25 июня 1882 года в номерах «Англия» на углу Петровки и Столешникова (место дома № 15/13), в постели куртизанки Ванды умер генерал Скобелев. Офицеры перенесли тело в гостиницу «Дюрсо» (угол Неглинной улицы и Театрального проезда, место дома № 2/3).

Искать ли смысл в таком конце? Не вспомнить ли, как под стенами вожделенного Константинополя было заключено перемирие с турками, позволившее русским офицерам… ходить в город.

Михаил Дмитриевич Скобелев на фото, сделанном в константинопольском квартале Пера

Именно так: не войдя в Константинополь, Скобелев ходил в него. А ведь взятие города есть брак, взятие города священного – священный брак. Что бы ни делал Скобелев в Константинополе, сделалась профанация. «Белый генерал» сошел с белого коня, спустился с высоты своей задачи.

Так не были на высоте задачи ни Россия, раздираемая внутренними голосами, ни либеральный император. Мало Аксакова и Достоевского для достижения подобной высоты.

«Припадок»

Мадемуазель Ванда неизбежна на Кузнецком. Чем выше по Неглинной, тем ниже любовь. И тем она дешевле. Публичными домами, отнесенными за линию бульваров, Кузнецкий профанировал свою публичность, предназначенность для встреч, усугубленную неравенством встречающихся. Именно на севере Москвы легализуется к исходу XIX века удел любви товарной. Переулки Каретного Ряда и Сретенки, по сторонам уже невидимой в трубе Неглинной, принадлежат периферии Кузнецкого Моста.