Обломки нерушимого

Кларе и Тоуни Уэллер осталось несколько шагов до дома Дилэйн. Удивление, недоумение, а затем подлинный шок… Все это последовательно испытала Клара, увидев, как Калантия и двое незнакомцев покинули ее дом и направились быстрым шагом к припаркованному у ворот «Бьюику». Она хотела окликнуть Калли, но вскоре в этом уже не было необходимости – Лаффэрти заметила ее. И снова удивление, недоумение, подлинный шок. Только теперь все это относилось к Калли. Клара направилась к незваным визитерам, но те уже успели запрыгнуть в машину. Взревел мотор, земля под колесами задрожала, как и подчиненные страху тела злоумышленников. С немыслимой скоростью они промчались мимо обескураженных Клары и Тоуни.

* * *

Кармэл вернулась поздно, с испорченным настроением. Господствовали в ее сознании мысли о нелегком разговоре с подругами, о Бронсоне… Мужчин у Кармэл было превеликое множество, но никто из них не мог сравниться с Бронсоном Кингом. Он всегда был для Кармэл на первом месте. Этот человек – воплощение ее громадного несчастья, необузданной фантазии, несмываемого греха и постыдной любви. Ну зачем ей напомнили о нем?..

В комнате Кармэл стоял высокий шкаф, предназначенный для хранения всевозможных драгоценностей – подарков от ее воздыхателей. На центральной полочке этого хранилища несметных сокровищ находилась главная ценность Кармэл – то самое колье, подаренное Бронсоном. Кармэл захотела снова полюбоваться им. Этот грустный вечер, наполненный тяжелыми воспоминаниями, особенно располагал к любимому времяпрепровождению. И вот она открыла шкаф… Центральная полка пуста. Первые несколько секунд Кармэл отупело смотрела на то место, где когда-то сверкала ее бриллиантовая прелесть, точно пройдет мгновение, и колье тут же появится как по волшебству. Не заметила Кармэл исчезновения других украшений из ее коллекции (где-то недоставало колечка, где-то цепочки, сережек, броши). Они ей не были важны. Она была бы счастлива, если грабители обчистили весь этот шкаф, заглянули в каждую шкатулочку, но оставили при этом колье от Бронсона.

Наконец, первое ошеломление прошло. Кармэл взяла себя в руки. «Может, я переложила куда-то и забыла? Нет. Столько лет оно хранилось здесь преспокойно, незачем мне было его перекладывать. Тогда его кто-то взял. НИККИ! А кто же еще? Кто, кроме нее, на такое способен?!» Все гадкое, несправедливое у Кармэл всегда ассоциировалось с ее средней дочерью. Во всех своих бедах она винила эту непутевую девчонку, так похожую на Бронсона. Алогично мыслила Кармэл Дилэйн: в неодушевленных подарках Кинга она видела след его пылкой любви к ней, оттого они были ей так дороги; Никки же – последний «подарок» Бронсона – стала для Кармэл живым напоминанием о плачевном конце их любви, о боли и предательстве, ведь на самом деле Бронсон завершил тайные отношения с Кармэл после того, как узнал о ее беременности.

«Сейчас же позвоню ей! А что мне сказать? Стану кричать – спугну. Значит, по-другому надо. Заманю ее ласково. Вот только поверит ли?» Кармэл позвонила дочери и с преувеличенной нежностью в голосе попросила прощения за все, а после предложила ей провести воскресный выходной дома, пообещала роскошный семейный ужин. Никки не почувствовала подвоха. Денно и нощно она мечтала, чтобы мать однажды раскаялась и приняла ее обратно в семью. Каждые выходные с тоской и завистью Никки смотрела, как весело шагают за ворота школы Леда и Клара. Домой… они спешили домой. К маме. О Никки никто не думал, ее никто не ждал. Что ей оставалось делать? Либо оставаться в «Греджерс», либо двое суток провести в клубе с Элаем. Последнее ей уже порядком надоело. В переизбытке безбашенного веселья и свободы остро ощущалась потребность в домашнем уюте, родительском тепле. И вот ей звонит мать. МАМА. Мамочка… Она зовет ее домой. Конечно, Никки с радостью соглашается и ни о чем не догадывается. Она окрылена. Она наконец-то чувствует себя нужной.

По пути домой Никки купила подарок матери – кустик декоративной кремовой розы в горшочке (Кармэл увлекалась разведением этих острошипных королев всех цветов).

– Мне сказали, что это очень редкий сорт, – сообщила Никки, улыбаясь во весь рот. – Хочу назвать ее Розой Перемирия! Пусть она будет нашим оберегом? Больше никаких ссор. Все в прошлом! Идет?

Злобно-отстраненно глядя на дочь, Кармэл не имела ни малейшего сходства с той любезной, раскаявшейся женщиной, что вчера говорила с Никки по телефону. В каждой черте ее лица, как в зеркале, отражались ненависть и нетерпение.

– Э-э… Кармэл, вы потеряли дар речи из-за этого прекрасного растения или же существует другая причина вашего безмолвия?

– Ты искусно притворяешься. Потому у меня нет слов, – грозно выговорила Кармэл.