Обломки

Он резко отпрянул назад, словно желая вырваться из рамки зеркала, и повернул выключатель. На смену грустным мыслям пришла минутная радость — костюм изумительно ему шел. И никогда еще Филипп не видел себя таким красивым. Из-под черных бровей, ровно разлетавшихся к вискам, блестели синие глаза. Нежно, как у ребенка, розовела смуглая щека. Сдвинув пятки и расправив плечи, он встал навытяжку, как солдат. «Покрайней мере, — подумал он, — я хоть не урод и здоровье у меня отменное». Это могучее ладное тело он получил в наследство, как и все прочее; как отцовские капиталы, отцовскую осмотрительность, как отцовский культ порядка. Было это словно выигрыш, было неделимым, было ценным, но вопреки всему — ни на что не годным. Негодным потому, что ему не передалась та сила, которая легла в основу всех этих сокровищ. Наследство оказалось блефом. Даже какой-нибудь горбун в своей бакалейной лавчонке куда более достойно представляет собой человечество, нежели он, Филипп. Он с отвращением отвернулся от зеркала: смешно, особенно такому трусу, изображать из себя военного. Он показался себе персонажем комедии, который играет комическую роль, как роль трагическую.

Его подмывало разодрать эту бархатную обивку, сбросить на пол букет сирени. Именно здесь, в этом красиво обставленном доме, где все ласкает глаз, он ощущал, как где-то внутри просыпается, словно во внезапном озарении молний, дух мятежа. Однако он не осмелился тронуть бархат и сирень, предвидя упреки Элианы и насмешливый взгляд жены. Из библиотеки до него донеслись их голоса: очевидно, они считали, что он у себя в кабинете, и громко беседовали. Поначалу ему показалось, что они ссорятся, но нет, речь шла о чем-то, чего явно не одобряла Элиана. «Ты же мне обещала», — твердила Анриетта. «Да что обещала-то?» Ему невольно подумалось, что никакие их заботы не идут в сравнение с его. А они говорили, говорили о каких-то своих явно пустяковых делах. Он решил было подойти поближе, прижать ухо к двери, но спохватился и пожал плечами. «Мне-то что до всех их выдумок», — подумал он и прошел к себе в кабинет.

Глава третья

Мальчик стоял перед отцом, ворочая головенкой то вправо, то влево, синие глаза с черным ободком зорко следили за каждым движением Филиппа, словно искали на лице отца порицание за какой-то совершенный втайне проступок. Так всегда начинались каникулы. Филипп догадывался о переживаниях сына, но отнюдь не собирался помочь ему оправиться от смущения. Сидел он спиной к свету в глубоком кресле, ухватив сына за оба запястья, и ему чудилось, будто продолжается некое ритуальное действо. Ведь и его отец вел себя с ним точно так же и точно так же сжимал его запястья сильными своими руками. Правда, господин Клери-старший в таких случаях произносил две-три фразы суровым тоном, боясь проявить излишнюю мягкость. Читать в подражание отцу тем же сухим тоном нравоучения было, пожалуй, несколько смешно, и поэтому Филипп хранил молчание, так, по его мнению, получалось более внушительно.

— А он сильно изменился, — начала Элиана; она стояла, опершись локтями о спинку кресла, и тоже разглядывала Робера из-за плеча Филиппа. — С прошлого раза вырос, и вид у него прекрасный. По-моему, он даже чересчур румяный. (Она прищурила темные глаза.) А на кого же он все-таки похож?

— Во всяком случае, не на меня, — отозвался Филипп и, выбросив из своих рук кисти Робера, поднялся с энергическим видом, сделал шаг и в нерешительности остановился между креслом и окном.

— Уходишь? — спросила Элиана.

— Может быть, сам еще не знаю.

— Кухарка говорит, что в буфетной нет больше вина. Хочешь, я велю Эрнестине спуститься в погреб?

Филипп неопределенно покачал головой с такой миной, будто поглощавшие его мысли не позволяют ему ответить.

Оставшись наедине с Робером, Филипп искоса наблюдал за ним, расхаживая вдоль книжных шкафов со стеклянными дверцами. В присутствии сына он почему-то вел себя не так, как обычно. Он сам себе казался плохим актером, который, как ни старается, не может войти в роль отца. Случалось, правда, что, охваченный жалостью к этому ребенку, которого никто, по-видимому, не любит, он подходил к нему и с чувством неловкости целовал в щеку. Но сегодня он не знал, о чем говорить с сыном. Мальчик стоял у окна, упершись лбом в стекло, и смотрел на улицу, на прохожих с задумчиво-скучливым видом. Раза два-три Филипп тоже подходил к нему и бросал притворно любопытный взгляд в окно. Уголком глаза он видел, как розовая от волнения свежая мордашка поднималась к нему.