Обломок молнии

Но тот, на крыльце, вроде не торопился. Постоял-постоял, да и ушел к себе, и дверь плотно притворил. Загремел засов. Скоро зарешеченное окошко погасло.

— Как? — шепнул Вандышев.

— Ушел в дом, заперся. Свет погасил…

Настала тишина. И это было долго: отсыревшие доски забора, звон кузнечиков в поле, жесткая, неудобная перекладина. А за забором смутная тропка до калитки и чернота. Больше ничего.

Звезды плыли высоко над крышами, потом из-за белесого рваного края тучи выполз желтый, скособоченный какой-то месяц. Плавное, незаметное движение всей этой системы миров почему-то навевало неудержимый сон. «Растянуться бы сейчас, — мечтала Ксана, — да укрыться потеплее». Где-то совсем близко захлопал крыльями, заорал петух… «Смотри в оба», — одернула себя Ксана. И она старательно смотрела. Двор просматривался теперь совсем хорошо, каждый камешек виден — уже начало светать.

За домом по дороге протарахтела телега, видно, конюх Алексеич за водой поехал. В чьем-то хлеву густо мыкнула корова. Взревел мотоциклетный мотор.

— Все, — сказал Вандышев. — На сегодня проехало. Слезай.

И тихо в рацию:

— Отбой. Второй говорит. Отбой. Расходись по домам.

Ксана рывком спрыгнула с забора и тут же свалилась — ноги затекли.

— Сильна. — Вандышев усмехнулся, протянул ей руку. — Уснула, что ли?

— Ой, нога занемела. — Ксана согнулась, терла коленку. — Ой, щекотно!

— Попрыгай на одной ножке, — посоветовал Вандышев, — кровообращение быстро восстановится. Ну ладно. Пошли.

Он легко зашагал вдоль забора, Ксана — на одной ноге — за ним. Огородами пробрались к озеру, потом — мимо амбаров и бань — добежали до усадьбы Прасковьи Семеновны, где жили девчата. Вон и сарай. Еще издали потянуло запахом свежего сена.

— Ну, беги, — сказал Вандышев. — Да смотри, никому ни слова…

В хлеву медлительно заскрипела дверь, должно быть, тетя Паша доить пошла.

— Скорее, — поторопил Вандышев, — беги! Помни, сбор в двадцать два ноль-ноль. Внизу, у озера… — Чуть помедлил, похлопал Ксану по плечу. — Вообще-то ты молодец!

Он повернулся и не спеша побежал по тропе. Все-таки Ксана успела его разглядеть. Оказывается, это совсем не тот парень, что отплясывал с гитарой, и не тот, который вещи девчачьи тащил. Вообще это совсем незнакомый парень. Ксана еще ни разу его не видела. Других студентов встречала и на улице, и на работе, а этот раньше ей как-то не попадался. Долговязый, и волосы светлые да длинные, лицо длинное, серые длинные глаза. Серьезный такой. Наверное, дружинник. Все знали, что у студентов есть дружина охраны общественного порядка. Вандышев, конечно, оттуда… На цыпочках Ксана юркнула в сарай, в густое, пахучее сенное марево. Скинула тапки, куртку, джинсы, ловко взобралась по приставной лестнице, ухнула на домотканую полосатую дерюжку, как раз в ямку, належанную еще с вечера. Тепло, мягко. Рядом посапывали подружки. Натянула на плечи стеганое ватное одеяло, угрелась, замерла… «А чего это мы? Ловили кого, что ли? Кого? И вообще, что там случилось? Вот дура, спросить-то позабыла».

В щели и дыры сарая заглядывало серое предутреннее небо, потом вдруг — Ксана даже удивилась — небо оказалось розовым. И вот шершавые старые жерди засветились позолотой… Частые полоски света косо легли на полу, на пышных ворохах сена. «Клетка золотая, — подумала Ксана, — будто в сказке… А я — жар-птица».

Длинный горячий луч пробрался сквозь жерди, сквозь сенную пыльцу, сенные развалы, коснулся Ксаниной щеки. Спала Ксана.

— Ты кашу солила?

— Да. А что?

— Я тоже.

— Трагедия. Соленая каша.

Взглянули друг на друга и фыркнули. Иришка осторожно попробовала кашу.

— Ой, она не только соленая, а еще и слоеная. Попробуйте! Слой соленый, слой сладкий, опять слой соленый. Чего это мы, девочки, а?

— Сдвиг по фазе, — пробормотала Люба. Она усиленно перемешивала ложкой манную кашу. — Психи, что ли? С вами не соскучишься. Такой каши не едала еще…

Девчонки завтракали за дощатым столиком во дворе. Из-за изгороди на них смотрела соседка Вера Степановна — краснолицая, рослая, с мелко завитыми седыми кудряшками.

— А вы не очень-то! — задорно крикнула соседка. — Подумаешь, каша такая-сякая. Ели всякую. Мой вот пенсионер сейчас тоже кашу будет есть. Родионыч! Зарядку кончай! На водные процедуры станови-ись!

Из-за угла появился Аким Родионыч, тощий старичок в майке и сатиновых тренировочных шароварах. На ходу он помахивал гантелями, острые лопатки ходили туда-сюда под новенькой голубой майкой.

— Каша готова, чего канителишься-то! Мойся, да за стол!

Она посторонилась, пропуская к умывальнику мужа. Мылся Аким Родионыч на веранде, боясь простуды. И пока мылся, Вера Степановна солдатом стояла у входа — полотенце через плечо, грудь вперед, правая рука придерживает ситцевую шторку. Каша дымилась на столе, рядом — витамины и коробочки с таблетками. С веранды доносился плеск воды, фырканье…

— В магазин свитера привезли, — между тем громко докладывала Вера Степановна. — Я так полагаю, взять для тебя один, зимой-то будет холодновато.