Обман

– А, очень хорошо! Очень хорошо – это буквально так и было. Но было ли? Миссис Туше, вы, безусловно, знакомы с житиями святых. Вы можете чуть более подробно рассказать о том, как его «пожарили»?

– Похоже, ты сам хочешь рассказать эту историю. Так что рассказывай, Уильям.

– Нет, нет, нет. Уступаю это право более старой церкви.

Элиза, глядя на ребенка, ласково улыбнулась.

– Хорошо, давайте подумаем. Пожарили – это звучит так, как если бы его съели с картошкой и горошком… Но лучше скажем, что он претерпел мучения – его сожгли заживо. Это было время великомучеников. Было совершено много попыток разрушить камень, на котором стояла церковь. И святой Лаврентий отвечал за сокровища церкви…

– Как церковный сторож?

– Ну, не совсем как церковный сторож. Можно сказать, он был хранителем церковного богатства. В те времена римские власти казнили епископов – более того, они предали мученической смерти самого папу! И дали Лаврентию три дня на то, чтобы собрать богатства церкви и передать их властям. Но он этого не сделал. Ты помнишь, что он сделал?

– Он был сожжен!

– Да, но до этого… О, Уильям, честно говоря, я очень плохая наставница…

– Напротив, у тебя отлично получается!

– Ладно. Вместо того чтобы отдать их римлянам, он все раздал бедным.

Клара презрительно фыркнула:

– Бедные! Эти бедные – лентяи!

Устами младенца глаголила мать. Она даже воздела к небу свои ручки, в точности как ее мать. Миссис Туше, ничуть не смутившись, продолжала:

– И вот по прошествии трех дней он привел бедных, увечных и больных, презренных, изгнанников… и он – да, он привел их к римлянам и сказал: «Вот наше богатство. Вот эти люди, которые здесь. – Миссис Туше почувствовала, как, самым глупейшим образом, у нее на глаза навернулись слезы. – И вот за эту дерзость он и был наказан. Его положили на раскаленные прутья – как те, что есть у нас на кухне, – и сожгли заживо.

Клара скроила гримаску:

– Я не хочу, чтобы меня сожгли.

– Нет! И я не хочу. И никто не хочет. И все же, вместо того чтобы плакать от боли, как поступила бы ты или я, святой Лаврентий отказался доставить этим ужасным римлянам удовольствие. Он сказал… ты знаешь, что он сказал?

Уильям больше не мог этого терпеть:

– «Я хорошо прожарен с одного бока – поверните меня на другой!» Но так ли он сказал? Я вижу очевидное возражение. Если всех епископов и самого папу Сикста обезглавили, как утверждают исторические хроники, то почему все помнят именно Лаврентия за мучения, которые он претерпел? Passus est — «он страдал» – вот, конечно, правильный текст. И мы можем сделать вывод, что тупоумный писец скопировал текст с ошибкой, пропустив или забыв букву p, и тогда любой, мало-мальски понимающий латынь, прочтет это как assus est – «его изжарили».

Элиза, которая не была слишком сильна в латыни, ибо никому в голову не приходило ее обучить, высвободила свою руку из Клариной ладошки и сунула себе в карман.

– Тем не менее это очень красивая история, – произнесла она.

– На таких человеческих ошибках возводятся храмы веры! Нам не стоит говорить об этом в Хёрстпирпонте.

Клара устремила на отца преданный взгляд кукольных, как у ее матери, голубых глаз.

– Никогда не скажу, папа. – И, дабы скрепить свое обещание торжественной клятвой, добавила. – Аминь!

Они подошли к кокосовому кегельбану – и здесь Элиза могла почувствовать себя свободной. Вид бедняги Гилберта и глупой женщины, старавшейся сбить деревянными шарами кокосы и не попавшей ни в один, вдруг представился ей горькой аллегорией бессмысленности человеческого существования. Или ее существования. Того узкого мирка, в котором она жила. И скучнейшей компании, с которой она водилась. В другой жизни, которую она могла бы прожить, все могло быть совершенно иначе. На холщовом заднике кокосового кегельбана был грубо намалеван тропический пейзаж: песчаный пляж, горы, саванна, слепящее солнце. Пять смешных негритянских голов с пухлыми красными губами и вытаращенными глазами, торчащих из-за пальм, хохочущих над ней и над ее надеждами.

12. Ямайка в реальности