Обман

Присутствовавшие в комнате обменялись многозначительными взглядами: мол, не цепляйте Броню! – на что Уильям не обратил ни малейшего внимания. Он собирался раскурить свою трубку и, казалось, обращался к табаку, который уминал пальцем.

– Кузина… ты преувеличиваешь. Я много об этом деле читал, и совершенно ясно, что преподобный Гордон был тот еще смутьян – даром что мулат. Он подвергал людей побоям, что, как мы теперь знаем, вошло у баптистов в привычку… И Гордон вступил в заговор с… тем бродячим проповедником-негром и с другими заговорщиками. При первых же беспорядках было убито восемнадцать белых. Разве за это ему не надо было ответить? Думаю, об этом было удачно сказано в «Панче» этим, как его… «Мы что же, не можем убить человека, чтобы спасти колонию». Забавно сказано, но дело-то серьезное!

Уильям вздохнул, словно с готовностью взвалил себе на плечи тяжкое бремя, и попытался ознаменовать мирный финал дискуссии, сунув трубку в рот и поднеся к ней горящую спичку.

– Уильям, нет никакого закона, ни при военном положении, ни в мирное время, который мог бы извинить или оправдать массовое кровопролитие. Если в этом он видел спасение колонии, то я с ужасом думаю, как губернатор мог бы себе представить разрушение колонии. Триста пятьдесят ямайцев были повешены на площадях! Целые деревни сожжены дотла, целые семьи убиты, женщины обесчещены, их обнаружили в постелях с перерезанным горлом…

– Никто не спорит о непропорциональной…

– …реакции на несправедливость…

– …на кровопролитный мятеж…

– …мятеж, который вылился в кровопролитие. И я думаю, он и должен был вылиться, с учетом того, что творили местные вооруженные ополченцы. Но факт остается фактом: люди собрались, чтобы выразить несогласие с несправедливым выселением. Надеюсь, мы в Шотландии помним, каково это, когда у нас отнимают нашу землю и не позволяют ее обрабатывать! Что значит обречь людей на голод посреди всеобщего изобилия. Или, может быть, спросим ирландцев. Или бедняков Ланкастера, Ливерпуля или Лондона, если на то пошло. Мы разве устраивали массовое кровопролитие в ответ на чартистские митинги? Неужели у этих людей нет права работать на земле, которая была огорожена и заброшена? На которой они еще совсем недавно были рабами? Вот за что мистера Гордона и мистера Богла…

– Богл! – вскричала Сара, жуя кусок кекса. – Только не говорите мне, что негодяй Богл приложил и к этому руку! Он собьет сэра Роджера с пути истинного, как я вам и говорила, а теперь поглядите-ка, он учинил мятеж. Беда в том, что сэр Роджер слишком уж мягкий человек… Я же говорила: этим людям верить нельзя – ни африканцам, ни индийцам. Они вам сразу глотку перережут, как только поглядят на вас.

– Жена моя, мы говорим о другом Богле, совершенно другом. Ты имеешь в виду, я полагаю, Эндрю Богла. А мы говорим о Поле. О мятежнике Богле. Который был казнен вместе с другими заговорщиками. На Ямайке.

– Ты пойми, Уильям, – настаивала Броня. – Огромные участки земли пустуют.

Все Эйнсворты глядели на ковер, как будто все происходило в Эксетер-Хаусе, и они были слушателями, а Броня взирала на них пылающим взором с кафедры, стоя на которой выступала с аболиционистской речью. – Между тем эти номинальные землевладельцы сидят за семью морями и прохлаждаются в тавернах на Бонд-стрит!

Уильям положил трубку на стол, уже и не надеясь, что ему представится возможность ее раскурить.

– Но кто владеет этой землей? И какое к этому отношение имеют таверны Бонд-стрит – нет, нет, прости, Элиза, я не уверен, что ты понимаешь, о чем…

– О, да ему нужна эта собственность! Этот Богл хочет заполучить себе все земли Тичборнов! Никакой он не друг сэру Роджеру, помяните мое слово!

Наверху раздался детский плач. Все присутствующие тотчас выказали желание немедленно поспешить наверх и узнать, что случилось с ребенком, но, несмотря на сильное действие хереса, материнский инстинкт миссис Эйнсворт оказался непоколебленным. Она поднялась на нетвердых ногах и рывком смахнула кусок кекса, застрявший у нее между грудей.

– Естественно, пойду я. Ничто не может заменить материнскую любовь!

14. Соглашаясь не соглашаться

Удостоверившись, что миссис Эйнсворт благополучно дошла до лестницы, Уильям скованно шевельнулся в кресле и обратил свой взор на Броню. Но как только ее пронзительный взгляд впился ему в лицо, его собственные глаза забегали, глядя то в пол, то в стену, то на часы, то на дочерей.