Обманка

И когда это мы успели сократить вежливую дистанцию до такой степени, что меня уже тискают на манер любимого плюшевого мишки? Не то чтобы неприятно, но…

Черт возьми, да кого я обманываю? У меня уже не получится покинуть этот мир без сожалений.

Даже если я вдруг очнусь на родной планете, в тесной комнатке с оббитыми войлоком стенами, в смирительной рубашке — захочу ли снова становиться «нормальным членом общества»? Общества, в котором никто и никогда не беспокоился обо мне так, как этот неуклюжий медведь, умеющий быть таким ласковым и заботливым?..

Что бы им ни двигало.

Эртрисс нашлась вечером того же дня.

Взмыленный, смущенный и встрепанный шаман, непрерывно мнущий в руках запасной цилиндр, отчего тот расстался уже с половиной вышивки, радостно нарезал круги по поселению, вопя что-то про помощь джунглей и любовь, и как никогда напоминал натуральнейшего укурка. Следом за ним тащилась угрюмая процессия — десяток мужчин в звериных шкурах, несущий носилки, наскоро состряпанные из подручных материалов — веток, листов и лиан. На носилках лежала невольная жертва чужой охоты — совсем еще молодой паренек с жуткой открытой раной через весь живот, словно кто-то пытался разорвать его на две половины, да передумал на полпути.

Сама виновница переполоха бессознательным (но очень хорошо связанным) мешком висела через плечо Делоко, который, казалось, вовсе не замечал взваленной на него тяжести, всячески выражая бурный восторг по поводу того, что джунгли все же ответили ему и помогли.

— Веревку между пальцами пропустил? — как ни в чем ни бывало поинтересовался Устин, оглядывая добычу, на руках которой действительно красовались изумительные по сложности путы.

— Ясен пень, — отмахнулся восторженный шаман. — Но это чепуха, со мной действительно говорили джунгли!

— Как будто в первый раз, — хмыкнул таший.

— Не в первый, — признал Делоко. — Но, сам понимаешь, это как…

— Свидание? — рассмеялся Устин, бросив на меня косой взгляд. — Не понимаю, но представить могу. Ладно, а что с Болком?

— Болк… — шаман помрачнел, обернувшись к носилкам, которые как раз скрывались в одной из обжитых башенок. — Госпожа инквизиторша задела его одной рукой. Никогда не думал, что можно так извратить заклинание исцеления, пусть даже магия хелльская…

— Извратить исцеление? — встряла я.

— Леди Эртрисс, — на лице Устина замерла брезгливо-хмурая гримаса, — обучена особому исцелению, которое способно затянуть любые раны и заставить исчезнуть многолетние шрамы. Но если такое заклинание применить к полностью здоровому человеку, немного изменив жестикуляцию, вся энергия, собранная на лечение, пойдет во вред. Обычно дело заканчивается парой-тройкой глубоких царапин, взявшихся ниоткуда. Никогда еще не видел, чтобы от обратного исцеления осталась такая рана.

— Понятно, — сухо кивнула я. Исследовательский гений моей копии, сначала вызывавший гордость за родину, теперь потихоньку начал раздражать. — Ему можно помочь?

— Ясен пень! — неоригинально повторился шаман. — Сейчас вот в себя приду и пойду лечить, — уверенно заявил он и поднес к губам лозу, растущую прямо из его тела. Цветы развернулись к нему и ласково скользнули лепестками по коже; на наших глазах за несколько секунд на стебле вырос и распустился бутон.

— Кажется, наша надежда и опора витает в облаках, — насмешливо заметил Устин, этак ненавязчиво обнимая меня за плечи и притягивая к себе.

Я покорно прижалась к его боку, судорожно вспоминая, как пользоваться сенсорами, чтобы договориться с Диллианом о встрече на нейтральной территории.

Отчего-то мне кажется, что, если не удрать немедленно, я окажусь под колпаком у одной сомнительной личности в медвежьей шкуре с обворожительными круглыми ушками.

И что самое жуткое — я, кажется, уже ничего не имею против.

11

Беспомощность.

Жесткая веревка, врезающаяся в изнеженную кожу меж пальцев. Сырая земля под спиной.

Беззащитность.

Над головой — еще несколько метров земной толщи. С чудом не обрушившегося еще потолка свисают бледные осклизлые корни. Не пошевелиться.

Бессилие.

Медвежий силуэт загораживает единственный луч света, и перед глазами замирает пляшущая темнота. Шаги — бесшумны, хотя он и не старается красться.

Страха по-прежнему нет.

— Будь моя воля… но ты будешь жить, потому что она не желала тебе смерти.

Опустившиеся веки. Тихий, отчетливый смешок.

Жить?

Над головой — еще несколько метров земной толщи. В моей берлоге вполне нормальный потолок, прежний обитатель потрудился спрятать корни и даже выровнять стены.

В затекшие руки врезаются сотни иголочек. Шевелиться пока не стоит.

Глаза почему-то слезятся. На подушке — соленое пятнышко.

До рассвета, когда нужно будет вести пленницу на окраину города, еще пара-тройка часов.

Ненавижу бессонницу.

* * *