Обмененные головы

Израиль – с его южным белым хлебом (но при соблюдении ооновской диеты не шире шестнадцати километров в талии [174] ), с его живыми и мертвыми морями, цветущими долинами, пустынями, горами, сотней политических партий, мозжечком святых мест, с его замороченно-хорошенькими солдатками, с его диковинной армией – для воюющей страны еще вполне человекоподобной (что б там ни говорили разные «петры»), – Израиль был, в сущности, многонациональным государством. С момента своего провозглашения это государство билось неистово, куда яростней, чем с арабскими армиями, над одним проклятым вопросом: «Кто еврей?» [175] – словно не понимая (или, наоборот, понимая), что, решив этот вопрос, человечеству уже больше нечего будет решать. Поэтому забота о долголетии народов, всего рода человеческого, подсказывает удовольствоваться неправильным, но благоразумным суждением на сей счет, почерпнутым мной из того же источника, что и прошлая цитата – относительно евреев среди нас (нас среди вас). В той говорилось о «подлинной еврейской опасности», в этой – об Израиле как об отдельном шарике, «куда нанесены в миниатюре те же материки, те же государства – филиалы России, Америки, Индии, заселенные израильскими русичами, израильскими англосаксами, израильскими сикхами, повторяющими в общении друг с другом привычную схему сожительства межнационального… Возникает вопрос: что же делало их евреями в метрополиях и что заставляет их при всей их этнической разнородности по сей день выступать на арене международной в столь единообразном качестве – ведь даже на “немой” политической карте Израиль угадывался бы как затесавшийся в толпу еврей. Еврейство не есть какая-нибудь определенная черта или совокупность черт, оно – знак нашего смещения как относительно отдельных народов, так и всего человечества в целом (сдвинулась калька). Ergo, причины, по которым г-н Готлиб и г-н Дуби являются евреями, сокрыты не в них, а в тождественности этого смещения. Не будучи типом расовым, еврейский тип вырабатывается всякой нацией самостоятельно – как печенью вырабатывается желчь…»

Хорошо сказано! Русский Израиль (мой Израиль) встречался мне неоднократно. Он внутри себя тоже не однороден, как и Россия, – это известно; но я не о пятнадцати советских республиках в Израиле – я о том, как мало общего между развеселой бронзовокожей компанией в кафе на Дизенгоф и кубанским казаком, разложившим на солнцепеке матрешек и чешский хрусталь, и как еще меньше общего между ними – всеми – с одной стороны, и мной. Я прислушивался иногда к вспыхивавшему то там, то сям родному говору и – не угадаете! – бросался покупать в ближайшем киоске «Шпигель». Грустный феномен: привыкший слышать русский лишь внутренним слухом, я воспринимал его извне как какое-то неприличие. Как правило, они – под прикрытием «Шпигеля» я прислушивался сейчас к диалогу на другом конце скамейки, – как правило, они уснащали свою речь ивритом примерно моего уровня. Это в фильмах обычно мексиканцы, русские и другие экзотические иностранцы постоянно говорят местным жителям: «грацие», «спасибо», «амиго», «товарищ». В жизни – прямо противоположное: между собой они и то все чаще используют термины чужбины – и для наглядности, то есть не без иронии, и – потому что так уже легче.

На утро второго дня я занялся паспортом – все занятие свелось к двухчасовому стоянию в очереди, других проблем не было, а так как при этом требовалось заполнить анкету на иврите, то два часа пролетели незаметно. Через неделю горничная принесла мне в номер заказное письмо: паспорт, действительный еще сроком на три года. Я смело мог, как мне и сказали в посольстве, ограничить свое пребывание в Израиле десятью днями.

На утро третьего дня я поехал к Эсе. Зачем? У нее, понимаете ли, кроме меня, никого больше нет (почти по Набокову: первое – в цепи многочисленных – примирение Лолиты с Гумбертом). Зачем это мненадо было? Видимо, по той же причине. И потом, я хотел поставить ее в известность, что своим звонком она ничего не добилась, я продолжаю, хоть и после девятимесячного перерыва, то, за что взялся. И небезуспешно.