Обмененные головы

Теперь они полагают, что спрятали концы в воду (отныне это уже они). Доказать ничего нельзя. Ничего, отыщутся другие доказательства, но теперь вопрос, чего именно. Слишком неадекватными становились средства противодействовать моим в общем-то скромным целям – убедиться, что мой дед по крайней мере одну свою смерть пережил; да еще попутно – что у Кунце, к его чести, слова расходились с делами. Нет, я не верю в маньяков нацизма сегодня (не считая умственно отсталых, это могут быть только жулики). И потому не верю в чьи-то попытки любой ценой помешать «денацификации» Кунце. Скорее я допущу, что женщина, наделенная честолюбием Фамари [183] , пойдет на многое, лишь бы скрыть свою неудачу. Но даже это все в конце концов красоты стиля. Фамарь… Первая здравая мысль – что это «пакет». Попытаешься вынуть что-то одно, высыпается сразу все. Что – все?

Я не забыл, что Петра подслушала такой диалог: «Он все знает». – «Все?» – «Ну, не все…» Поэтому повторяю:

что – все? Я по-джентльменски вел открытую игру. Это было непростительным легкомыслием. Как можно было, рассказав ей про письмо, дать номер телефона Боссэ; в результате Боссэ «убеждают», что письмо поддельное. А эта церковь? А эта запись в книге? Я же сыграл роль наводчика. Теперь наводчику сказали: «Все. Ты понял, кто ты, – понимай, по логике, и кто мы. И мы шуток не шутим».

Я как-то не верил, что ли, в глубине души, что я настоящий, всерьез никогда себя до конца не воспринимал. Не знаю почему, чем питалось это затянувшееся детство, но я так и живу, с чувством, что у других – да, взрослая жизнь, со мной же только игра, все какие-то «крестики-нолики». (Между девятью и двенадцатью – этакий девчоночий возраст в человеке – я занимал себя в трамвае и на уроках тем, что играл – соответственно с собою или с соседом – в крестики-нолики: девятиклеточный квадрат, на котором сражаются крестики – они начинают – и нолики. Цель: заполняя поочередно клетки, крестик – нолик, крестик – нолик, выстроить три своих значка по прямой в любом направлении. У ноликов шансов на выигрыш почти не было – только помешать противнику, свести все к ничьей. Однако, зная назубок все ходы-выходы, свой ничтожный шанс на победу, свое «почти» ноликам все же случалось реализовать.)

Я меняю тактику. Еще не знаю, на какую конкретно, но меня вынудили: с волками жить – по-волчьи выть. Никогда не ожидал, что эту прописную истину для господ наподобие Берковича, моего бывшего тестя, придется взять на вооружение мне. Капитулировать я не собираюсь. Есть люди, которых нельзя пугать и нельзя шантажировать, – реакция, обратная ожидаемой. Я из их числа.

Я валялся в своем лиссабонском номере и думал. Город потерял для меня всякий интерес. Я предпринял еще пару вылазок – в музей карет, в Синтру; но разве это можно было сравнить с туристским гурманством моего первого дня. Теперь, сидя в кафе на площади Камоэнса, я вспоминал не Феликса Круля, а Глазенаппа – наблюдая, как ложка с супом гоняется за непокорным ртом малыша. Кормление Глазенаппа было важнее его рассказа, который при всей своей видимой сенсационности многого не стоил. Что-то я увидал – там, в доме, или в самом рассказчике, – что мучительно хотелось назвать. Каким-то одним словом. Я осознал это не сразу – когда посмотрел семейный альбом «для гостей» Кунце… Нет. Потемки. И казалось бы, раз мелькнуло что-то – в странной связи с малыми успехами Кунце в игре на фортепиано? Не понимаю. Вспышка была столь краткой, что я не успел ничего разглядеть.

Три унылых дня провел я еще здесь – по преимуществу в четырех стенах, из которых одну украшала современная топорная литография: беседка, мужчина и женщина в костюмах начала века взирают на раскинувшийся под ними Лиссабон.

Мне бы хотелось еще раз побывать в этом городе – но на сей раз только счастливой тенью. В солнечный день.

10

Не укради.

Петра не пришла меня встречать. Либо не сумела, либо не захотела – третьего объяснения нет. На меня сразу навалилась работа. Как-никак я три недели гулял, необходимо было в первую голову позаниматься. У меня сделались «руки как ноги», а уже завтра вечером предстояло соло в «Сильве», в Ротмунде, в счет погашения долгов тамошнему концертмейстеру. На днях начинались репетиции «Немой из Портичи» [184] – с Лебкюхле, а я еще нот в глаза не видел.

Нашу улицу разворотили. Не реже одного раза в полугодие в нее вгрызались отбойные молотки, она покрывалась траншеями, потом все засыпалось и асфальтировалось. В этой стране люди всегда что-то чинят. Ей не грозит разрушиться постепенно. Небольшой «сюр»: по наваленным в кучу коркам асфальта прыгает негр, только что вышедший из кабинета искусственного загара. У Чаплина в «Огнях большого города» точно так же по оживленной улице вдруг деловито проходит слон, а там, глядишь, через перекресток гонят табун ишаков.