Обмененные головы

Под «Дочь Иеффая» – которую можно было играть на автопилоте, это не кунцевские «Головы» – я размышлял; чувствовал же я себя так, словно на завтра была назначена дуэль. Литературных аналогий – миллион, в подтверждение того, что я не живу как человек, я – читаюсь, я книга и читатель в одном лице. Предстояло больше чем дуэль. Рисовался поединок между старым нацистом и израильским солдатом. Если б тогда, в сорок третьем, над Освенцимом, над Варшавой вдруг появились израильские парашютисты – сколько слез было бы пролито читателями.

Но дуэли не будет. Я снова и снова ставлю себя на их место. Допустим, мне расставляют ловушку: я знаю слишком много, чтобы оставаться в живых, – хотя о главном моем открытии они еще не подозревают, но не важно, достаточно снимка, верней, того, что написано на обороте. Они убийцы, психологических проблем у них нет. Но вот технические? Петра знает, где я, и ждет моего возвращения – я этого скрывать не буду. С другой стороны, снимок все равно не со мной и вообще не у меня, и никакая сила не помешает ему прибыть в Израиль. Нет, жизнь моя застрахована надежно. А что касается торга, то что они мне могут предложить за фотографию, кроме денег, даже очень большой суммы? Зато я бы мог написать книгу – между прочим, тоже не бесплатно. Но прежде всего это бы принесло мне славу. Настоящую славу, несоизмеримую с чьей-то там дирижерской известностью. Скандал, расследование – вплоть до баллистической экспертизы. Для кого-то это обернется катастрофой: для Петры, для этого мальчишки Тобиаса, для Инго. Даже если за давностью лет преступники будут от наказания освобождены, все подробности всплывут.

Это был колоссальный соблазн, и я его не отринул. Я уговаривал себя, что Клюки и Доротею мне не жалко: они постоянно жили под знаком совершенного ими злодейства, такая жизнь все равно ад в преддверье ада – хуже им не будет. А Тобиасу даже лучше выбраться на свежий воздух. (Поймал себя на том, что ни разу не полюбопытствовал, зачемэто было сделано. Конечно, разгадка и этого не за горами, раз известно, чтобыло сделано… тогда меня это не волновало. Даже сама постановка вопроса казалась нелепой: что значит искать мотив – зло творит себя не задумываясь.)

Так я рассуждаю, пребывая двумя метрами ниже уровня сцены. Музыка идет, музыка божественная.

Ария Иеффая в конце невероятна. Каждый раз я безотчетно ее жду. Справа стена, завершающаяся отороченным бархатом барьером; слева действуют лбы, головы, бюсты – если певец совсем выдвинется на авансцену, то она ампутирует ему только голени. За барьером публики не видно – но здесь хирургия другого рода. На бархатной опушке может валяться позабытая кем-то кисть, чаще женская, реже мужская. Сегодня это был обрубок вдвойне: у сиротливо лежавшей кисти недоставало нескольких пальцев. [197]

Прежде чем позвонить в собственную квартиру, носком я приподнял половичок – почему-то в полной уверенности, что под ним будет ключ. Нет, Петру я нашел в таком же состоянии, в каком и оставил, если не еще более подавленной – «более убитой» ведь не скажешь: убийство, как и беременность, относительным не бывает. В ней появилась какая-то судорожность – в словах, жестах (все глубже проникает в его тело яд Лернейской гидры – как сказано у Софокла). Ни о какой близости между нами этой ночью не могло быть и речи. Я накормил ее валиумом – который сам принимал одно время, – после чего она до утра спала. В отличие от меня.

Ночь перед дуэлью… (это чувство вернулось снова). Печорин читал Вальтера Скотта; Милый Друг, обливаясь холодным потом, тщетно пытался написать письмо родителям; Коменж «демонстративно» предавался любовным утехам (Мериме); Ленский, студиозус из Геттингена, – совсем мой сосед! – в стихах мечтал о том, как дева красоты прольет полную раскаяния слезу над ранней урной; Галуа накануне гибели сделал великое открытие (это уже ближе ко мне).

Когда за занавеской забрезжил слабый свет, я отложил Борхеса – остановившись на рассказе «Das verborgenе Wunder» [198] , Борхес ведь не переведен на русский. Сунул закладку – дочитаю потом. Пошел варить кофе. Можно сказать, что последний день в этой истории начался.