Обнажая знаки

Изведав силу карандаша и красок, Татия захотела «найтись» — что если она родом из Красной Долины? Увидев ее картинки, взрослые узнают, что это за место и помогут ей вспомнить? На рисунках появился красный песок, оранжевые дюны, бордовые ущелья и изумрудное небо. Даже пойманная в зеленую сеть гора. Но никто не спешил открыть девочке секрет ее происхождения. Тогда Татия подписала рисунки — «Мой дом» и заговорила. Как выяснилось, сразу на трех языках. Это не составило особого труда. Так же, как и с соседкой, она сначала «чувствовала», о чем говорят, потом ей открывалось значение слов, они начинали складываться в предложения, и, потренировавшись несколько вечеров в уединении своей комнаты, Татия начинала говорить. К сожалению, это привело не к сближению с детьми, а к тому, что с ней проводили больше времени взрослые. Они копались в ее голове с помощью вопросов, как в песочнице пластмассовыми совками. Татия старательно отвечала, надеясь вскоре попасть в одну комнату с девочками, лучше всего в ту, где жила Ана.

Чтобы не перемещаться, Татия старалась не преследовать миражи в ущельях, сдерживая собственные порывы даже во снах, но это стало невозможно, когда в Долине стали появляться растения. Они перекатывались сухими мячами. Однажды один из них ожил — выпустив длинные колючие стебли, он окружил ноги девочки плотным кольцом и набросился на нее со всех сторон длинными шипами. Татия закричала от страха и, увидев знакомое дрожание, шагнула в его сторону, вырываясь на свободу. Но проснулась в коридоре.

Кроме нападающих растений, в снах начали оживать тени. Они отделялись от темных частей склонов и превращались в высокие фигуры, скрытые плащами с капюшонами, натянутыми до основания шеи. Если полы плащей открывал ветер, под ними клубилась тьма. Иногда сквозь капюшоны на девочку смотрели огромные нечеловеческие глаза без ресниц и век, словно небесно-голубые провалы.

Татия не рисовала теней, потому что боялась посмотреть им в глаза, но рассказывала о них взрослым и стала опасаться неосвещенных углов. Своей разговорчивостью и стремлением объяснить причины перемещений девочка не становилась ближе к другим детям и взрослым, а отталкивала или тревожила их, и прежде чем она догадалась об этом, успела превратиться в невиданную зверушку.

Так что пока настоящая Ана находила себе новых друзей и снова училась смеяться, девочка, которая начинала называть себя этим именем в одиночестве запертой на ключ комнаты, отдалялась и снова замыкалась в себе.

Потом наступил день, когда вышедший из-за угла учитель показался тенью из снов. Татия закричала, бросилась бежать по коридору и вдруг оказалась между машин посередине оживленного перекрестка недалеко от приюта. Визг тормозов, крики, яркое небо и свет фар оглушили ее. Как в первый день, девочка зажмурилась, закрыла уши руками, села на корточки на асфальт и закричала.

Вскоре после этого случая ее перевели в другой дом, в котором тоже были дети, но это место оказалось страшнее снов, заполненных темными тенями. В нем не было ярких красок и надежд, но было много людей, спрятавшихся так далеко внутрь самих себя, что собственное одиночество Татии стало не таким уж печальным. Она поняла, что оказалась среди больных. В чужом мире ей никто не верил. Все, что она рассказывала и порой делала, было странным, неправильным, и за это ее закрыли в доме без надежды.

После того, как однажды Татию укутали в рубашку, не дававшую возможности нормально двигаться и пользоваться руками, она поняла, что не стоит пытаться убедить кого-то в своей правоте. Лучше молчать и казаться безразличной. И всеми силами стараться больше не «исчезать». Если ей станут доверять, она получит чуть больше свободы, например, возможность спокойно гулять в саду.

Пусть не сразу, но у нее все получилось. Прошло несколько месяцев, прежде чем Ана (в этом доме можно было называть себя хоть Солнцем) смогла во время прогулок свободно передвигаться по саду. У нее появилось любимое место в дальнем углу огороженной территории — на лавочке, с которой удобно было смотреть на мир за забором.

Он манил и пугал Ану, оставаясь чужим, несмотря на то, что она все больше узнавала о нем из книг и рассказов санитарок.

А потом настал день, когда девочка увидела, как по улице идет высокий парень в кожаной куртке и узких светлых джинсах. Он шагал легко и свободно, словно медленно танцевал. У него были необычные волосы — прямые, ниже плеч, собранные в толстый хвост, и совершенно белые (кроме черного локона посередине головы, опущенного на одну сторону).

Парень оглядывался по сторонам, словно искал что-то или кого-то, или же прислушивался к одному ему слышному зову.

Сердце Аны забилось часто-часто, как птичка, что запуталась в сетке, которой садовник, следивший за садом вокруг больницы, накрыл куст смородины. Ладони стали мокрыми от пота, задрожали коленки, но девочка не могла отвести глаз от незнакомца за забором.

Вот он остановился, что-то почувствовав, повернулся. Нашел глазами притихшую, сжавшуюся в комочек на лавочке Ану, и их взгляды встретились.