Обнаженная натура

– Квартира Голубевых? – наглым баритоном гавкнул мне в ухо по-пролетарски развязный голос. – Кто там ответственный квартиросъемщик? Позовите!

– Кто звонит? – в тон ему отозвался я.

– Мосгаз, – недовольно рыкнул пролетарий и что-то добавил в сторону, похоже, выругался. – Утечка у вас в квартире. Утечка газа.

– Нет никакой утечки. Я проверил.

– Проверил он… Утечка через муфту газоразборника, который в стене. Возможно скопление газа в межстенном пространстве. Скопление газа и взрыв. Проверил он…

– Нет запаха газа. Как может быть утечка без запаха?

– Ну умные все, сил нет! – Он снова выматерился в сторону. – А вот когда рванет? Как на Павелецкой прошлым годом, шесть этажей к едрене фене, как корова языком. Проверил он… Ладно, мастера сейчас пришлем.

Произнес так, точно мне наконец удалось уговорить его. Гегемон хренов. Я бросил трубку. Лариса, пробудившись окончательно, капризно спросила:

– Что еще? Какой запах?

– Газа. – Я сел рядом. – Мосгаз это. Слесарь сейчас придет.

– А сколько времени? – Она аппетитно, как ребенок, зевнула во весь рот. – Вечер уже? Мосгаз?

За окном висело тусклое небо цвета шинельного сукна с горящей оранжевой полосой на западе. Университет на Ленинских горах казался черной готической башней, по недосмотру перенесенной сюда из страшной немецкой сказки про злобных людоедов и заблудившихся сироток.

– Мосгаз, который Иванесян? – Она обвила мою шею и потянула вниз, к себе на диван. – С топором который?

Нас в детстве им пугали: то ли Ионесян, то ли Эгонесян – короче, Мосгаз. Чтобы мы, не дай бог, не вздумали открывать двери кому попало. Страшный бука, чернобородый цыган с мешком, ворующий детей, наш московский Джек-потрошитель. Первый знаменитый серийный убийца Советского Союза. Он числился массовиком-затейником в клубе, любовнице врал, что он тайный агент госбезопасности, выполняющий секретное задание, а на самом деле он был недоучившимся певцом Тбилисской консерватории.

Орудовал туристским топориком, купленным в магазине «Рыболов-спортсмен» за десять с полтиной. Им, этим топором, он убивал детей и женщин. Из нищих квартир уносил мотки пряжи, транзисторные радиоприемники, дешевые бусы, выворачивал карманы жертв, собирая копейки. Жуткий монстр оказался жалким трусом и мелким вором, на следствии плел что-то про Раскольникова, потом выяснилось, что Достоевского он даже не читал.

Возмущенные трудовые коллективы и группы граждан отправляли в газету «Правда» письма с требованием публичной казни на Красной площади. Предлагали повесить, отрубить голову, какой-то полковник в отставке, директор краеведческого музея из Уфы, предложил, «следуя исконным русским традициям», четвертовать злодея на Лобном месте, используя лошадиную тягу. С одновременной трансляцией по всем трем каналам центрального телевидения. Советская власть не пошла навстречу пожеланиям трудящихся. Убийцу судили, приговорили к исключительной мере наказания и через неделю расстреляли в Бутырской тюрьме.

43

Слесари Мосгаза, похоже, были крылаты – звонок в дверь прогремел минут через пять после того, как я повесил трубку телефона.

– Сиди тут. – Я чмокнул Ларису куда-то в висок. – Мигом с ним разберусь.

– Не груби! – Она погрозила пальцем, снова зевнула и лениво потянулась с кошачьей гибкостью.

Я встал, оглянулся: господи, точно ожившая картина, воплощение сонной неги, грация тициановской Венеры, румяная игривость проказниц Фрагонара, порочная невинность Боттичелли – господи, как же мне повезло! Карл Брюллов и Делакруа обожали такие сюжеты в восточном духе, когда рядили натурщиц в тюрбаны и парчовые шальвары. Лариса улыбалась, закинув руки за голову, подобно гойевской махе, бархат дивана отливал золотом, на стене в кровавых персидских узорах ковра сияли скрещенные сабли – какая композиция!

Я прикрыл дверь в гостиную и пошел открывать.

Поворачивая замок, мельком взглянул в глазок. Тип в кепке уткнулся в какие-то свои газовые бумаги. Я открыл дверь.

– Голубевых квартира? – Не взглянув на меня, он протопал на кухню, на ходу листая какие-то бланки.

Захлопнув дверь, я пошел за ним.

– Надеюсь, вы не собираетесь долбить стену? – Я щелкнул выключателем.

Свет залил кухню, она отразилась в темном окне как в зеркале.

– Долбить будем в крайнем случае, – буркнул он, снимая с плеча сумку и поворачиваясь. – Долбить очень не хотелось бы.

Это был дядя Слава.

Кухня стала ослепительно белой, точно кто-то врубил ртутные лампы. Кафель и потолок вспыхнули, яростный поток света оглушил меня. Я ухватился за край стола – никогда не думал, что фраза «его ноги подкосил страх» реальность, а не фигура речи.

– Сядь. – Он подтолкнул меня к стулу.

Ноги не слушались. Пальцами я нащупал поручень стула, не дыша опустился. С убедительностью добротного кошмара стали проступать мелкие детали. Кепка с длинным козырьком и «адидасовским» трилистником, черная ветровка на молнии, кроссовки. Маленькие, почти мальчишеские, руки. На мизинце – серебряный перстень с монограммой.

– Она здесь? – вкрадчиво спросил он.

Я не мог говорить, отрицательно мотнул головой.

– Ведь проверю, – нагнулся он ко мне.