Обнаженная

– Никто не любилъ тебя въ жизни такъ, какъ я, Маріано, – произнесла она съ тоскою и нѣжностью въ голосѣ. – Я смотрю теперь на тебя, какъ на чужоро, безъ любви и безъ ненависти. И тѣмъ не менѣе, не было на свѣтѣ женщины, которая любила бы мужа болѣе страстно, чѣмъ я тебя.

– Я обожаю тебя, Хосефина. Я люблю тебя такъ же, какъ при первомъ знакомствѣ. Помнишь?

Но голосъ его звучалъ фальшиво, несмотря на желаніе придать ему взволнованный тонъ.

– He старайся понапрасну, Маріано. Все кончено. Ни ты меня не любишь, ни во мнѣ не осталось ничего прежняго.

На лицѣ ея появилось выраженіе изумленія; она была сама удивлена, казалось, своимъ спокойствіемъ и всепрощеніемъ, своимъ полнымъ равнодушіемъ къ человѣку, причинившему ей столько страданій. Воображеніе рисовало ей огромный садъ съ цвѣтами, которые производили впечатлѣніе безсмертныхъ, а на самомъ дѣлѣ отцвѣтали и опадали съ наступленіемъ зимы. Мысли больной уходили дальше, за предѣлы холодной смерти. Снѣгъ таялъ, солнце снова сіяло, наступала новая весна, принося съ собою жизнь и любовь, и сухія вѣтви опять зеленѣли подъ свѣжею растительностью.

– Почемъ знать! – прошептала больная съ закрытыми глазами. – Можетъ быть ты вспомнишь обо мнѣ, когда я умру… Можетъ быть ты захочешь отъ меня чего-нибудь… и вспомнишь обо мнѣ… и почувствуешь благодарность къ той, которая такъ любила тебя. To, что теряешь, часто дѣлается желаннымъ.

Больная замолчала, утомившись отъ усилій, и погрузилась въ тяжелую дремоту, которая служила ей отдыхомъ. Послѣ этого разговора, Реновалесъ понялъ свою низкую и гадкую роль передъ женою. Она все знала и прощала ему. Она слѣдила за теченіемъ его любви, по каждому письму, по каждому движенію, догадываясь по его улыбкамъ о пріятныхъ воспоминаніяхъ, чуя постоянно запахъ грѣшнаго тѣла Кончи, пропитывавшій его платье, дыша можетъ-быть цѣлыми ночами, во время тяжкой безсонницы, атмосферою грѣха, которой никто не замѣчалъ, но которую она чуяла своимъ обостреннымъ чувствомъ. И она молчала! И умирала безъ протеста! И онъ не падалъ къ ея ногамъ, моля о прощеніи, а оставался безчувственнымъ, безъ единой слезы, безъ единаго вздоха!

Ему стало страшно оставаться съ нею наединѣ. Милита снова водворилась у родителей, чтобы ухаживать за матерью. Маэстро заперся въ мастерской, стараясь забыть за работою объ умирающемъ тѣлѣ, которое угасало подъ одною крышею съ нимъ.

Но тщетно мѣшалъ онъ краски на палитрѣ, брался за кисти, готовилъ полотно. Онъ только пачкалъ и мазалъ, не подвигаясь впередъ, какъ будто забылъ о своемъ искусствѣ, и невольно обертывался часто на дверь, опасаясь, какъ бы не вошла Хосефина, чтобы продолжать разговоръ, въ которомъ она такъ ясно обнаружила его низость и величіе своей собственной души. Художникъ возвращался наверхъ и подходилъ на цыпочкахъ къ двери спальни, чтобы убѣдиться въ томъ, что Хосефина лежитъ тамъ, еще болѣе похудѣвъ и слушая дочь съ улыбкою на лицѣ; отъ головы ея остался одинъ черепъ, еле прикрытый кожею.

Худоба ея была поразительна и не знала границъ. Когда больная исхудала, казалось, до полнаго истощенія, она стала съеживаться, какъ-будто за жиромъ и мускулами началъ таять жалкій скелетъ.

Иногда ее мучилъ бредъ. Съ трудомъ сдерживая слезы, дочь поддакивала ей, выслушивая фантастическія предположенія матери, планъ уѣхать далеко и поселиться съ Милитою въ саду, гдѣ нѣтъ ни мужчинъ, ни художниковъ… Особенно художниковъ…

Она прожила еще двѣ недѣли. Реновалесъ жаждалъ отдыха съ жестокимъ эгоизмомъ, тяготясь этимъ ненормальнымъ состояніемъ. Если уже ей суждено умереть, то пусть лучше умретъ поскорѣе, чтобы всѣ въ домѣ могли вздохнуть спокойно.

Смерть пришла однажды вечеромъ, когда маэстро лежалъ на диванѣ въ своей мастерской и читалъ продушенное письмецо съ нѣжными жалобами. Сколько дней они не выдались уже! Какъ здоровье больной? Конечно, его мѣсто было теперь дома, въ обществѣ косо взглянули бы на его визиты къ ней. Но какъ тяжела была эта временная разлука!

Но Реновалесъ не кончилъ чтенія. Въ комнату вошла Милита съ выраженіемъ испуга на лицѣ. Въ глазахъ ея свѣтился ужасъ, который смерть возбуждаетъ въ людяхъ на своемъ пути, хотя-бы они ждали ея прихода.

Голосъ Милиты прерывался. Мама… разюваривала съ нею… высказывала надежду на скорое путешествіе… и вдругъ захрипѣла… голова склонилась и упала на плечо… одинъ моментъ… потомъ ничего… совсѣмъ, какъ птичка!

Реновалесъ побѣжалъ въ спальню и встрѣтился по дорогѣ съ Котонеромъ, который бѣжалъ изъ столовой. Они застали Хосефину въ креслѣ; она сидѣла, съежившись и согнувшись; тѣло ея было дрябло и мягко, какъ тряпка. Все было кончено.

Милитѣ пришлось поддержать отца. Въ качествѣ сильной молодой женщины, она одна сохранила въ критическій моментъ спокойствіе духа и энергію. Реновалесъ позволилъ дочери дѣлать съ собою, что угодно, и прижался лицомъ къ ея плечу, въ театральной позѣ, великолѣпно изображая отчаяніе и разсѣянно держа въ рукѣ письмо графини.

– He падай духомъ, Маріано, – говорилъ Котонеръ сдавленнымъ отъ слезъ голосомъ. – Будь мужчиной. Милита, уведи отца въ мастерекую… Онъ не долженъ видѣть ея.