Обнаженная

Онъ углубился въ чтеніе, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что время идетъ. Вдругъ онъ услышалъ шаги въ сосѣднемъ корридорѣ, шуршанье юбокъ, голосъ дочери. На улицѣ ревѣлъ гудокъ; это дерзкій зять торопилъ его. Боясь быть застигнутымъ, онъ вынулъ изъ футляровъ ордена и ленты и поспѣшно заперъ шкапъ.

Академическое торжество оказалось для Реновалеса чуть не крахомъ. Графиня нашла, что онъ очень интересенъ. Лицо его было блѣдно отъ возбужденія, грудь – увѣшана звѣздами и орденами, передъ бѣлой рубашки перерѣзанъ нѣсколькими цвѣтнымм лентами. Но какъ только онъ всталъ среди всеобщаго любопытсва, съ тетрадкою въ рукѣ, и сталъ читать рѣчь, въ публикѣ поднялся шопотъ, вскорѣ чуть не заглушившій его голосъ. Онъ читалъ глухо и быстро, однообразно и скучно, точно школьникъ, который жаждетъ только кончить поскорѣе, не отдавая себѣ отчетавъ своихъ словахъ. Громкія репетиціи въ мастерской и тщательное изученіе театральныхъ жестовъ не принесли ему никакой пользы! Мысли его были, казалось, далеко, очень далеко отъ торжества, и глаза его видѣли только буквы. Нарядная публика разошлась, довольная тѣмъ, что собралась лишній разъ, но многія дамы посмѣялись надъ рѣчью, закрывшись газовыми вѣерами и радуясь, что могутъ косвенно пустить шпильку своей доброй пріятельницѣ графинѣ де-Альберка.

– Какой ужасъ, голубушка! Что это случилось съ маэстро?

II

Проснувшись на слѣдующее утро, маэстро Реновалесъ почувствовалъ неудержимое стремленіе къ свѣту, широкому пространству, свѣжему воздуху и вышелъ изъ дому вверхъ по аллеѣ Кастельяна къ холмамъ около дворца для Выставокъ.

Наканунѣ вечеромъ онъ обѣдалъ у графини де-Альберка, давшей, въ честь вступленія его въ Академію почти оффиціальный банкетъ, на которомъ присутствовало большинство важныхъ завсегдатаевъ ея дома. Графиня сіяла отъ удовольствія, какъ будто праздновался ея личный успѣхъ. Графъ окружалъ знаменитаго маэстро такимъ вниманіемъ, точно совершалось великое событіе въ его артистической дѣятельности. Онъ такъ преклонялся передъ всѣми внѣшними знаками отличія, что съ благогонѣніемъ глядѣлъ на академическую медаль, единственную, которой не хватало среди его крестовъ и орденовъ.

Реновалесъ плохо спалъ ночь. Шампанское за обѣдомъ у графини плохо подѣйствовало на него. Онъ вернулся въ свой особнякъ съ нѣкоторымъ страхомъ, какъ будто его ждало дома что-то ненормальное, чего онъ самъ хорошенько не понималъ. Онъ снялъ строгій фракъ, мучившій его нѣсколько часовъ, и легъ въ постель, изумляясь непонятному страху, не покидавшему его до порога дома. Онъ не находилъ теперь вокругъ себя ничего особеннаго; комната его выглядѣла такъ-же, какъ всегда. Онъ скоро уснулъ отъ усталости и отъ тяжелаго пищеваренія послѣ важнаго банкета, и ни разу не проснулся за ночь. Но сонъ его былъ тяжелъ и продолжителенъ, и снились ему видѣнія, отъ которыхъ онъ, навѣрно, стоналъ.

Поздно утромъ, когда его разбудили шаги лакея въ сосѣдней уборной, Реновалесь догадался по скомканнымъ и сбитымъ простынямъ, по каплямъ холоднаго пота на лбу и по чувству разбитости во всемъ тѣлѣ, что ночь прошла для него очень безпокойно, среди нервныхъ вздрагиваній и кошмара.

Мозгъ его, затуманенный еще сномъ, не могъ разобраться въ воспоминаніяхъ ночи. Онъ понималъ только, что видѣлъ во снѣ что-то тяжелое и печальное, и можетъ быть даже плакалъ. Единственное, что онъ запомнилъ твердо, было блѣдное лицо, выглядывавшее изъ чернаго тумана безсознательности, словно образъ, вокругъ котораго сосредоточились всѣ его мечты. Но это была не Хосефина; на лицѣ этомъ лежало выраженіе созданія изъ другого міра.

Ho по мѣрѣ проясненія его ума въ то время, какъ онъ мылся и одѣвался, и лакей помогалъ ему одѣвать пальто, Реновалесъ сопоставлялъ воспоминанія и рѣшилъ, что это была, вѣроятно, все-таки Хосефина… Да, это она. Теперь онъ вспоминалъ, что ему приснился ночью тотъ запахъ, который не покидалъ его наканунѣ ни на минуту, который помѣшалъ ему при чтеніи рѣчи въ Академіи и сопровождалъ его даже на банкетѣ, поднявъ между нимъ и Кончею легкую дымку, сквозь которую онъ глядѣлъ на графиню, не видя ея.

Свѣжій утренній воздухъ окончательно разогналъ туманъ въ его головѣ. При видѣ широкаго пространства, разстилающагося подъ холмами Выставки, мигомъ улетучились изъ его головы ночныя воспоминанія.

На площадкѣ около Ипподрома дулъ вѣтеръ съ горъ. Идя противъ вѣтра, Реновалесъ чувствовалъ въ ушахъ шумъ далекаго моря. Вдали, надъ красными крышами домиковъ и зимними тополями, голыми, какъ метлы, ярко сверкала бѣлоснѣжная, зубчатая цѣпъ Гуадаррамы на лазуревомъ пространствѣ. Огромныя, вершины ея, казалось, были сдѣланы изъ соли. Съ другой стороны лежала. углубившись въ складку почвы, вся масса города Мадрида съ его черными крышами и острыми башенками; весь городъ былъ подернутъ легкою дымкою, придававшею зданіямъ на заднемъ планѣ неясныя очертанія горъ.