Обнаженная

И далѣе, во всѣхъ корридорахъ, во всѣхъ комнатахъ его встрѣчала жена въ самыхъ разнообразныхъ видахъ, хмурая и улыбающаяся, со свѣжимъ, красивымъ лицомъ или съ грустнымъ болѣзненнымъ выраженіемъ. Тутъ были и наброски, и простые рисунки углемъ, и неоконченные этюды головы на уголкѣ холста. Всюду встрѣчалъ Реновалесъ взоръ ея, слѣдившій за нимъ то съ тихою нѣжностью, то съ глубокимъ упрекомъ. Но гдѣ были все это время его глаза? Онъ жилъ посреди всего этого, ничего не замѣчая, проходилъ ежедневно мимо Хосёфины, не останавливая на ней взгляда. Жена его воскресла; теперь ему предстояло садиться за столъ, ложиться спать, расхаживать по дому не иначе, какъ подъ пристальнымъ взоромъ двухъ глазъ, проникавшихъ прежде въ его душу.

Покойная не умерла; она воскресла подъ его кистью и окружала его всѣмъ своимъ существомъ. Онъ не могъ сдѣлать шага безъ того, чтобы лицо ея не глядѣло на него откуда-нибудь, не привѣтствовало его у дверей, не звало его изъ глубины комнатъ.

Въ трехъ мастерскихъ изумленіе Реновалеса еще болѣе усилилось. Все его творчество, созданное либо для личнаго удовольствія, либо для упражненія, по неудержимому влеченію, не на продажу, было собрано здѣсь и служило воспоминаніемъ о покойной. Картины, ослѣплявшія посѣтителей своимъ совершенствомъ, висѣли внизу, въ предѣлахъ поля зрѣнія, или стояли на мольбертахъ среди роскошной мебели. Выше ихъ до самаго потолка тянулись этюды, воспоминанія, полотна, не вдѣланныя въ рамки, словно старыя и заброшенныя произведенія, и въ этой амальгамѣ творчества Реновалесъ узналъ съ перваго же взгляда загадочное лицо жены.

Онъ жилъ, не поднимая глазъ, привыкши ко всему окружающему; взглядъ его разсѣянно скользилъ, не останавливаясь на этихъ женщинахъ, слѣдившихъ за нимъ сверху, разныхъ по внѣшности, но одинаковыхъ по выраженію. А графиня приходила еще сюда нѣсколько разъ, ища близости съ нимъ въ одиночествѣ мастерской! И персидская ткань, наброшенная на копье надъ глубокимъ диваномъ, не могла скрыть ихъ отъ печальныхъ и проницательныхъ глазъ, которые множились наверху на стѣнахъ!

Желая заглушить въ себѣ голосъ раскаянія, Реновалесъ занялся подсчетомъ картинокъ, изображавшихъ хрупкую фигурку жены. Ихъ было такъ много, что цѣлая жизнь художника могла уйти на нихъ. Реновалесъ старался припомнить, когда и гдѣ написалъ ихъ. Въ первыя времена страстной любви у него была иотребность писать ее, неудержимое стремленіе переносить ка полотно все, что онъ видѣлъ съ наслажденіемъ, все, что онъ любилъ. Позже ему хотѣлось льстить ей, баюкать ее ласковымъ обманомъ, внушить ей увѣренность, что она – его единственное, художественное увлеченіе, и онъ писалъ съ нея портреты, мѣняя черты ея лица, слегка подурнѣвшаго отъ болѣзни, и затуманивая ихъ легкою дымкою идеализма. Онъ не могъ жить безъ работы и, подобно многимъ художникамъ, заставлялъ всѣхъ окружающихъ служить ему моделями. Дочь увезла съ собою въ новый домъ цѣлый возъ его произведеній – картинъ, набросковъ, акварелей и этюдовъ, изображавшихъ ее во всѣхъ видахъ съ тѣхъ временъ, когда она играла съ кошкою, пеленая ее въ тряпки, до того, какъ она обратилась въ красивую, смѣлую дѣвушку и принимала ухаживанье Сольдевильи и того, кто былъ теперь ея мужемъ.

Мать же осталась въ домѣ, воскресши изъ мертвыхъ, и окружала художника подавляющимъ количествомъ своихъ образовъ. Всѣ мелкія жизненныя событія послужили для Реновалеса сюжетомъ для картинъ. Онъ вспоминалъ, какой художественный восторгъ вызывалъ въ немъ обликъ жены каждый разъ, какъ онъ видѣлъ ее въ новомъ платьѣ. Цвѣтъ платья мѣнялъ ее, она становилась новой женщиной. Такъ утверждалъ онъ по крайней мѣрѣ, и жена принимала его горячія увѣренія за восторгъ и поклоненіе, тогда какъ на самомъ дѣлѣ онъ просто восхищался новою моделью.

Все существованіе Хосефины было увѣковѣчено кистью мужа. На одной картинѣ она шла въ бѣломъ платьѣ по лугу, нѣсколько напоминая поэтическій образъ Офеліи, на другомъ – въ большой шляпѣ съ перьями и вся усыпанная драгоцѣнностями, она выглядѣла, какъ солидная дама изъ буржуазной среды, сознающая свое богатство и довольство. Далѣе черныя драпировки служили фономъ для ея декольтированнаго бюста, на которомъ виднѣлись изъ подъ кружевъ слегка выдающіяся ключицы и крѣпкія и твердыя, словно два яблока, формы на груди. Еще далѣе рукава были засучены на ея слабыхъ рукахъ, и бѣлый передникъ покрывалъ всю ея фигуру отъ головы до ногъ. Между бровями ея лежала маленькая морщинка, выражавшая озабоченность, утомленіе и равнодушіе человѣка, которому некогда заботиться о своей наружности. Этотъ послѣдній портретъ относился къ тяжелому періоду ихъ совмѣстной жизни, когда Хосефина была дѣятельною хозяйкою дома, не держала прислуги, работала своими нѣжными руками на жалкомъ чердакѣ, стараясь, чтобы художникъ не зналъ недостатка ровно ни въ чемъ, и устраняя съ его пути всѣ мелкія жизненныя непріятности, которыя могли помѣшать его художественной дѣятельности.