Обнаженные мужчины

Сара не сказала своей матери. Чего она ждет? Это новая ситуация, с которой мне приходится иметь дело. Но в ней есть смысл. Дети, подвергшиеся сексуальным домогательствам, очень редко кому-нибудь об этом рассказывают. Им слишком стыдно, и они думают, что это они виноваты. А может быть, Саре просто не хотелось рассказывать матери, поскольку она подумала, что у нее могут быть неприятности.

Весь вечер я сижу на кушетке, тупо глядя перед собой. За окнами темнеет. Я не зажигаю свет. Сара может сказать матери в любую минуту, в любой день, в любую неделю, в любой месяц, в любой год. Полиция может явиться и забрать меня в любой момент, сейчас или через десять лет, или даже когда мне будет восемьдесят. Я не знаю, что делать.

Я живу – вот что я делаю, а именно: чищу зубы, ложусь спать, просыпаюсь утром, ем, хожу на работу, занимаюсь газетными вырезками, живу. Шарлотта замечает, что со мной что-то неладно. Она высказывается, я высказываюсь, и мы оставляем эту тему.

Я живу три дня. Потом я живу четвертый день. Потом, немного поколебавшись, проживаю пятый. А потом сижу у себя на кушетке и проживаю шестой день. Затем снова сижу на кушетке и прекращаю жить. Я больше не могу чистить зубы и ложиться спать. Не могу ходить на работу и заниматься вырезками. На седьмой день звонит зуммер переговорного устройства. Наверно, это полиция.

– Кто там? – спрашиваю я в переговорное устройство.

– Это Сара.

Я впускаю ее. Когда я открываю дверь, передо мной стоит Микки-Маус. Это кошмар, наказание. Сара входит и говорит:

– Почему ты мне не позвонил? Я думала, ты позвонишь. Я ждала твоего звонка.

– Чего ты хочешь? – спрашиваю я.

– Как обычно.

– Что значит «как обычно»?

– Разве это не очевидно? Разве это не написано у меня на лице?

Взглянув на ее маску, я возражаю:

– Нет, это не как обычно.

– Ну, значит, так должно быть. И будет. И это у меня в мозгу. Твоя девушка дома?

– Нет.

– Где она?

– Обедает с друзьями.

– Когда она вернется?

– Через несколько часов.

– Можно мне чего-нибудь выпить?

– Чего ты хочешь?

– Выбери сам. Сделай мне сюрприз.

Я отправляюсь на кухню и начинаю соображать, какой из напитков самый несексуальный. Кофе? Нет, кофе возбуждает. Чай? Нет, в нем тоже содержится кофеин. Чай из трав? Да, это хорошо. Мята? Нет, она тоже возбуждает. «Время спать»? Да, от него становишься сонным. Но тут мне приходит в голову, что «Время спать» своим названием слишком уж похоже на фразу «Давай спать вместе». Ромашка? Да! Ничто не может быть менее сексуальным, чем средство для пищеварения.

Когда я возвращаюсь с чаем, Сара не обнажена. Хорошо. Какое облегчение! Прекрасное начало. Мое настроение слегка улучшается.

Сара гладит Мину, которая катается на спине.

– Почему твоя кошка так странно себя ведет? – спрашивает Сара.

Я ни в коем случае не хочу ей говорить, что у Мину течка, иначе это может вдохновить Сару. Я мог бы сказать, что Мину расстроена из-за того, что моя мать увидела на полу ее шарики из шерсти. Или что она катается от счастья, потому что чудесно ладит с моей любимой девушкой, которая только что ко мне переехала.

В конце концов я отвечаю:

– Ей просто жарко, вот и все.

– А почему же она так жаждет, чтобы ее гладили? Она просто как безумная.

Я отвечаю первое, что приходит мне в голову:

– Она любит, чтобы се гладили, когда ей жарко, потому что это проветривает ее шерсть.

– Что-что?

– Ну, вентилирует.

– Я бы не возражала, чтобы мою шерсть проветрили, – бормочет Сара.

Я притворяюсь, что не слышал, и мы не возвращаемся к этой теме. Мы пьем чай и беседуем о погоде. Это она заговорила о погоде, и я рад этому: нельзя придумать более чудесную тему для беседы с ней. Восхитительно нейтральную. Возможно, если мы достаточно углубимся в эту тему, то сможем говорить о погоде, пока через несколько часов не вернется Шарлотта, и я таким образом переживу этот визит. Правда, через некоторое время беседа превращается в монолог. Я рассуждаю об облаках, разных облаках, и о том, как бы мне хотелось знать названия всех видов облаков. Разглагольствую о дожде, а также о том, что не следует пить дождевую воду, потому что, хотя и кажется, что это самая чистая вода в мире, обычно это не так, особенно в городах, потому что в воду растворяются загрязнения из воздуха, пока она падает на землю. И рассказываю ей о снеге, и о том, как любил есть снег, и что, вероятно, снег также не следует есть, особенно в городах, по той же причине, по которой нельзя пить дождевую воду. И прошу:

– Будьте любезны, налейте мне, пожалуйста, стакан теплого летнего дождя. – И смеюсь.

Сара начинает как-то странно на меня поглядывать. Не знаю, как я это заметил – ведь на ней маска, – и тем не менее я это знаю. Возможно, из-за ее особого молчания. Молчание, при котором она задерживает дыхание: воздух остается у нее в легких, не поступая ни оттуда, ни туда.

Я не решаюсь спросить, почему на ней эта маска. Если мне повезет, она, быть может, забудет, что на ней маска. Или, по крайней, мере, забудет, почему надела ее – именно это имеет значение.

Наконец она спрашивает:

– У тебя хорошо прошла неделя?