Обняться, чтобы уцелеть

— Не делай этого! Умоляю тебя, не делай!

— И знаешь, ведь меня пугают не только физические страдания, — продолжал Леонид, не обращая никакого внимания на отчаянные призывы своего собеседника, — но и нравственные. Мне теперь не даст ни минуты покоя моя совесть, которая, как ни странно, у меня еще сохранилась. Только сейчас я осознал, что я наделал, какой гадкий и низкий поступок совершил… Хитростью заманил хорошего парня в ловко расставленную ловушку, использовал его и подло обманул, загнал в стареющее тело и оставил практически без ничего… И я не сомневаюсь, что моя страшная болезнь — это не что иное, как возмездие. Я никогда не верил в Бога, но всегда знал, что над нами существует некая высшая сила. Эта сила покарала меня, и покарала справедливо…

Некто с обликом Кирилла Рощина и голосом Леонида Голубева пристально вглядывался в него из зеркала.

— Я никак не могу понять, искренне ли ты говоришь, — произнесло отражение наконец. — Или лукавишь и разыгрываешь спектакль для того, чтобы напугать меня. У меня не получается проникнуть в твои мысли — ты точно выстроил между нами невидимую, но непреодолимую стену.

— Я не лукавлю и не играю, — отвечал Леонид, — а искренне раскаиваюсь в низком обмане…

И он снова поднес лезвие к руке.

— Погоди! Нет! — истошно завопило отражение. — Не кори себя! Ты ни в чем не виноват и никого не обманул! Все было совсем не так. В этой игре ты как раз был жертвой, а не охотником…

В первый раз на протяжении всей этой сцены Голубеву изменила выдержка. Он дернулся в ванной так, что вода, испуганно плеснувшись, перелилась через край на кафельный пол под малахит, и изумленно уставился на своего собеседника.

— Что ты несешь?

— Я тебе сейчас все объясню. Подробно расскажу, что произошло на самом деле… Только положи бритву и выключи воду. Я не могу это видеть!

— Ты уверен, что скажешь мне нечто действительно важное?

— Не просто важное. Уверяю тебя, мои слова откроют тебе глаза!

Леонид отложил лезвие и повернул кран.

— Ну?

— Это длинная история… Я расскажу по порядку.

— Нет уж, ты мне зубы не заговаривай! Ответь коротко и по существу. Как это может быть, что обманул не я, а обманули меня? Кто? Кирилл? Чушь собачья! Бред!

— И тем не менее… Вся эта канитель с переселением душ нужна была не тебе, а другому человеку. Он все придумал, и он же все устроил.

— Опять ты несешь ахинею! Придумал все это я! Ну, может, мы с тобой вместе. А уж организовал тем более я. Довел Кирилла до петли, потом соблазнил…

— Нет, уверяю тебя, все было не так! Тебе лишь казалось, что ты стоишь у руля. А на самом деле всем управлял совершенно другой человек.

— Сам Кирилл?

— Да. То есть нет… В общем, не совсем.

— Слушай, я ничего не понимаю! Можешь объяснить толком?

— Говорю же — могу, но для этого надо рассказывать с самого начала.

— Ладно, валяй, так и быть, послушаю, — согласился Голубев, снова занимая удобное положение в теплой ванне. — Но учти, что я пока не отказался от своего намерения. И если твои слова окажутся байкой, я…

— Да понял я, понял! Лучше взгляни-ка сюда. Я тебе кое-кого покажу.

— Надеюсь, не того мерзкого старика, которого ты демонстрировал мне в Лондоне? — усмехнулся Леонид.

— Нет. Это будет совсем другой… совсем другие отражения. Ему померещилось, или с той стороны стекла действительно стало светлее, точно там зажглось несколько невидимых ламп? К величайшему удивлению Голубева, в зеркале появилась целая толпа странно одетых людей. Несколько мужчин были в напудренных париках и камзолах восемнадцатого столетия; еще один — в сюртуке и панталонах пушкинской поры; кто-то в цилиндре, фраке и коротком пальто, знакомом Голубеву по картинам импрессионистов; остальные — в косоворотках, мягких шляпах, френчах эпохи Первой мировой войны, костюмах-тройках и двойках разных стилей, двубортных коротких плащах, как носили в 1960-е, свитерах с оленями, джинсах… Мелькали в этой толпе и женщины, кто в декольтированном бальном наряде; кто в украшенной цветами шляпке и с кружевным зонтиком; одна в костюме и беретке в стиле модерн; другая в приталенном платье с широкой юбкой времен Мэрилин Монро, третья в расклешенных брючках и кофточке-лапше — почти так же одевались девушки во времена его, Леонида, молодости… Одежда, комплекция, лица, прически у всех были разными, но всех роднила одна общая черта — выражение безграничной скорби в глазах.

— Кто это? — удивленно спросил Голубев, разглядывая проходившую перед ним вереницу. — Кто эти люди? И почему они выглядят такими печальными?

— Это отражения, с которыми произошло одно и то же несчастье, — отвечало зеркало. — С их хозяевами случилось то же, что и с тобой, — они поменялись… Теперь эти отражения не могут обрести покоя и вынуждены скитаться где-то между вашим и нашим мирами.

— Послушай, ты меня совсем запутал! — рассердился Леонид. — Если ты хочешь, чтобы я хоть что-нибудь понял, то излагай, пожалуйста, внятно.

— Я так и сделаю. И начну свое повествование с восемнадцатого века. Ты слышал о масонах?