Обо всём

Едем. Показываются купола, бабушка крестится селедочным троеперстием в сторону храма.

— Отдание сегодня, Рождества Богородицы отдание. Эх, ничего-то вы не знаете.

И продолжает есть селёдку. Я выхожу на своей остановке и иду на службу. Хорошее утро. Весёлое.

Из служебного

Раньше была традиция у верующих, а теперь уже почти совсем сошла на нет, крестить во время зевоты рот, чтоб, значит, бес вовнутрь не пробрался и не съел твою бессмертную душу.

Служится архиерейская литургия. А одного из служащих отцов разобрала такая зевота, что рот просто не закрывается. И он стоит и каждый зевок истово крестит.

Архиерей раз на него посмотрел, второй, на третий не вытерпел, спросил: «Отец Феогност, я никак не пойму, ты его не впускаешь или не выпускаешь?»

Майор Меньшикова

С годами лицо моё стало приобретать черты тщательно скрываемых моей роднёй грехопадений. Как-то незаметно Араратом завозвышался нос, Курой раскинулись брови, а «Басма» подворонила волос до нужной кондиции так, что и в Грузии, и в Армении никто ко мне по-русски не обращался. Жизнь — боль, да.

Раньше я вовсю пользовалась интернациональными маршрутками, где спокойно соседствуют таджик и белорус, студент и служащий, и друг степей калмык. После неожиданной реформации в системе наземного транспорта вся эта демократичная куча из человеков переселилась в последний оплот и бастион истинного московско-русачьего бомонда — троллейбус, которым до великого изгнания маршруток из Москвы и области пользовались в основном пенсионеры и школьники, вооруженные «социальной картой москвича».

Вы знаете, что такое московский пенсионер? О! Это человек с большой буквы «П», с волшебной карточкой, свидетельствующей о его принадлежности к высшей касте. Московский пенсионер бодр, вооружен телегой в специально прорубленных заусеницах для вырывания клочков мяса из икр и нитей из колгот зазевавшихся гражданочек и жиночек. Но главное отличие московского пенсионера в том, что он непримиримый шовинист. Ему всё равно, кто тут сидит с носом-Арарат или глазами Чингисхана. Профессор ли университета, работник метрополитена, врач. Этот чернявый гражданин — чурка понаехавшая, совершенно не заслуживающая ни уважительного отношения, ни внимания, ни, тем более, катания на русской тройке — муниципальном транспорте.

Грязные сцены, где бабушки в шляпках идут в рукопашную с азиатами и кавказцами, я наблюдала не раз и не два. Было дело — разнимала.

Сегодня мой нос, видимо, вздымался каким-то особенно кавказским макаром, брови кустились яростнее обычного, что стало причиной раздражения одной из московских старушек. Троллейбус не самый мягко скользящий на земле вид транспорта — поколыхивается. А вместе с ним колыхаемся и мы, пассажиры. На каком-то препятствии нас всех мотануло так, что еле устояли. Я же, не предугадав манёвр, бедром потеснила бабушку, сидящую рядом со мной.

И понеслось… Чурка толстозадая — самый ромашковый эпитет из всех прозвучавших. Дальше — больше. Бабуся ехала не одна, а с боевыми подругами, которые тут же подключились к хайваю. Стою, молча слушаю. Бабка, приняв моё молчание за свою победу, взялась бить меня по коленям телегой и орать уже вообще сущие непотребства.

Общественность молчит и делает вид, что ничего не происходит и в молчании этом полностью соглашается со старушкой — да, понаехали, да, всю Москву загадили, да, эти бабушки лично научили всех мыться и пользоваться туалетной бумагой, и да — катись в свой чуркестан и катайся на ишаках.

Мне. Русской женщине с фамилией Меньшикова с одной стороны и Соловиченко с другой.

Беру телефон, делаю вид, что набираю номер, и голосом курортного конферансье декламирую в трубку: «Петров, майор Меньшикова беспокоит. Срочно прислать наряд на станцию метро „Киевская“ (как раз подъезжали), будем обезвреживать националистов. Человек тридцать наберётся, давай два наряда. Выполнять!»

И из сумки выхватываю свой университетский пропуск, облачённый в клеёночку цвета бордо с тиснёным золотым орлом, и тычу им в злую бабку. Параллельно кричу водителю: «Все арестованы, двери не открывать, ждём наряд! Это приказ!»

Можно было, конечно, сломать бабусе остеопорозную ногу и украсть вставную челюсть, но мама с папой зачем-то научили меня уважать и не обижать старость и чтить УК. Не посмела.

Клеёнка моя цвета бордо и чистый, без акцента, русский язык моментально привели в чувство гневливых старух. Все остальные продолжали молчать теперь уже более заинтересованно. В тишине я потрясла своим пропуском перед бабкиным носом ещё разок, для надёжности, сказала, что на первый раз прощаю, но в следующий раз точно свезу в лубянский каземат за розжиг.

А потом пошла в театр. И мне там стало хорошо.

Алтайские «мадонны»

Алтай, как всем нам известно, — место силы. Силищи! Тут тебе и ворота в Шамбалу, и Бог ещё знает куда. Духи озёр, ручьев, рек и горных массивов бесконечно конкурируют меж собой на полотнах Рериха и в умах особо сконцентрированных на поисках самих себя активных граждан.