Оболганная империя

Примечательно, что степень интереса, сочувствия к дореволюционным мыслителям прямо пропорциональна их отчужденности от "ортодоксального Православия". Например, более, чем другие, связанные с ним С. Булгаков, И. Ильин уже не вызывают такого понимания, как те же Бердяев и Розанов. Но зато модным именем для либеральных, леворадикальных изданий стало имя Г. Федотова, который уверял, что идеи "черной сотни", как "русского издания или первого варианта национал-социализма ... переживут всех нас", который за "православным самодержавием, то есть за московским символом веры ... легко различал ... острый национализм, оборачивающийся ненавистью ко всем инородцам". И это было написано находившимся в эмиграции в США Г. Федотовым в 1945 году, после окончания войны России с гитлеровской Германией. Не потому ли столь близок этот мыслитель либералам, что в нем можно видеть родоначальника тех лозунгов об "опасности русского православного фашизма", который сейчас в ходу как у нас в стране, так и за рубежом?

У нас всегда было слишком много учителей из среды писателей, которые в прошлом объявлялись "апостолами", "пророками" из одной только оппозиции существующему строю, "официальной религии". Художник Нестеров в своей картине "Душа народа (На Руси)" среди сонма лиц, олицетворяющих исторический, духовный, путь русского народа, изобразил рядом стоящими Достоевского, Толстого и Вл. Соловьева - в качестве религиозно-духовных выразителей Руси. Вот уж поистине "лебедь, рак и щука" - православный, религиозный бунтарь и философствующий мистик. Достоевский не ведет, он идет вслед за Христом и в этом сливается с христианским народом Руси. Эти же двое заявляют о себе как "обновители" христианства, и либеральная интеллигенция создает вокруг этих "исканий" такую "пророческую" репутацию, что даже такой, в общем-то, православный художник, как М. Нестеров, оказывается в ее власти. Перед идолищем "научного сознания" теми же прогрессистами объявляются "юродивыми" Гоголь, Достоевский, ретроградами - такие писатели традиционной веры, как Гончаров, Островский. Александр Николаевич Островский отвечал тем, кто отделял себя от Церкви, от народной веры: мы "не должны чуждаться его (народа) веры и обычаев, не то не поймем его, да и он нас не поймет".

Мы привыкли судить о России, ее истории по литературе, по книжным героям. О войне 1812 года - по "Войне и миру", о железнодорожном строительстве - по стихотворению Некрасова "Железная дорога", о Дальнем Востоке - по каторжанам чеховского "Сахалина" и так далее. Литература, собственно, закрыла реальную Россию. Гончаров, возвращаясь из кругосветного путешествия через Сибирь, был в восхищении от знакомства с тамошними людьми, начиная от таких "крупных исторических личностей", "титанов", как генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н. И. Муравьев-Амурский, совершивший немало "переворотов в пустом, безлюдном крае", как архиепископ Иннокентий (Вениаминов), издавший алеутский букварь, возглавивший огромную просветительскую работу среди местных племен; открыватели северных путей, хлебопашцы, купцы, инженеры, охотники, чиновники, военные, в деятельности которых "таится масса подвигов, о которых громко кричали и печатали бы в других местах, а у нас из скромности молчат". Тогда же, в пятидесятых годах XIX века, развернулась историческая деятельность на Дальнем Востоке И. Невельского, который был не только замечательным моряком и крупным исследователем, но и человеком государственного ума, с именем которого связано присоединение к России огромных пространств Приамурского и Приуссурийского края. Героической была жизнь не только самого Невельского, но и жены его Екатерины Ивановны, женщины удивительно самоотверженной и милосердной.

Подобные подвиги созидания не нашли места в литературе, оказалась невидимой, как подводная часть айсберга, исторически деятельная сторона русской жизни. И сам Иван Александрович Гончаров, возвратившись в Петербург, занялся совсем не тем, что он увидел в Сибири, - Обломовым, лежащим на диване.

И другая, столь же деятельная сторона русской жизни - молитвенная - оказалась вне литературы. О современнике Пушкина Серафиме Саровском тогдашняя словесность вряд ли что и слышала.

С исторической Голгофы, с высоты исторического опыта всего пережитого нашим народом в XX веке отрезвляется наш взгляд на прошлое, его культуру, открываются глубинные, истинные духовные ценности.