Оборотень

Алена Ветлугина как раз задавалась вопросом, кто лучше выглядел перед Богом: «нормальные» наемники, которым все равно кого, лишь бы за деньги, или же «киллеры с идеями», присвоившие право решать, стоит ли жить такому-то человеку.

— …Подплечная, — доказывал один охламон другому. — Мне кент один «Холстерс» примерять давал. Класс.

Его приятель стоял на том, что за поясом все же кайфовее.

— Кисонька-то какая прелесть, — сказала тетка с корзиной. — Моя трехцветная, а я все одно Мурашкой зову.

Нормально, сказал себе Алексей. Он, в общем, предвидел, что народ будет реагировать так, как положено реагировать народу. Философскими вопросами пускай задаются яйцеголовые интеллектуалы. Однако почему-то народ все же охотнее смотрел передачи, в которых над пестрой помойкой жареных фактов просвечивали хрустальные айсберги. Алена Ветлугина это конечно же понимала. И потому все, у кого были телевизоры, смотрели сейчас ее, а не «Вслух про ЭТО» с конкурирующего канала.

В это время на экране добрались до денежного вопроса, и кудрявая девушка подтолкнула локтем своего кавалера:

— Может, нам тебя в киллеры определить? Во денег будет — не обобраться.

— Все, — сказал парень. — Завтра иду записываться. Женщина в леггинсах подозрительно обернулась, а балбесы громко заржали.

Появление на экране врезки из бессмертного фильма со Смоктуновским в роли Деточкина вызвало волну смеха. Так смеются, поняв, что пугали не всерьез, а понарошку.

— Правда, а куда он деньги девает? — спросила тетка с корзиной.

Алексей, нахохлившийся на рюкзаке в двух шагах от нее, подумал о том, что в Новгороде недавно справил семидесятилетие человек, которого окрестная пацанва называла, наверное, уже не дядей, а дедом Романом. Этому человеку начиная с восемьдесят пятого года каждый месяц с регулярностью хронометра приходил денежный перевод. Вместо обратного адреса на каждом стояла печать какого-то ветеранского фонда. Разузнать об этом фонде что-либо определенное не представлялось возможным.

Снегирев отдавал себе отчет: знай дядя Роман, каким путем зарабатывался приварок, намного превосходивший его нищую пенсию, он предпочел бы пойти по миру, чем его получать.

Передача кончилась.

И события вдруг понеслись вскачь, потому что судьба выкинула очередной фортель.

После «Открытого забрала» предполагалась музыкальная заставка, потом спортивное обозрение. Однако едва кончились титры, вместо эстрадного певца на экране сразу возник спортивный обозреватель. Этого симпатичного молодого мужчину тоже знала в лицо если не вся Россия, то половина как минимум.

Однако такого выражения на знакомом лице не видал еще никто и никогда. У парня были добрые глаза, светившиеся из длинных ресниц словно бы постоянной готовностью к веселой улыбке. Теперь в них стоял беспомощный ужас, и люди в зале, вовсю обсуждавшие между собой Аленину передачу, это заметили.

— Друзья… — начал наконец обозреватель, и севший, чужой голос тоже был незнакомым. — Друзья! Соотечественники!..

— Батюшки! Помер! — всплеснула руками тетка с корзиной. Кого она имела в виду, так и осталось неизвестным.

— Буквально только что к нам в студию пришло страшное сообщение… Полчаса назад, как раз в момент передачи «С открытым забралом», в подъезде собственного дома была убита Алена Ветлугина…

Стоявшие в зале замерли на местах, от стены до стены прокатился стон. Можно было не сомневаться, что такой же стон ужаса раздался сейчас в каждом доме, где сидели у телевизоров счастливые и несчастливые семьи. Отшатнулась, выронив дистанционный пульт, Елена Петровна, ахнула Ирина, мрачно выругался Слава Грязнов. Слитный вздох огромной страны пробил стратосферу и ушел в небеса, догоняя отлетевшую душу и кутая ее незримым саваном памяти и любви.

Алексей Снегирев, которого жизнь давным-давно отучила от проявления бурных эмоций, перестал изображать дремлющего, вскинул голову и посмотрел на экран. Там уже висела фотография Ветлугиной, оперативно разысканная телевизионщиками. Алена яростно жестикулировала, сидя на краю заваленного бумагами стола. Ее засняли в момент обсуждения с коллегами какого-то животрепещущего вопроса; невысокая хрупкая женщина излучала такой могучий поток жизненной энергии, что у тетки с корзиной хлынули из глаз слезы.

— Вот был человек… — всхлипывала она. — А теперь нету!..

Фотографии стали меняться. Зрители, привыкшие лицезреть Алену Ветлугину в кадрах тщательно подготовленных передач, впервые видели ее, так сказать, на творческой кухне. Вот она в аппаратной, с чашкой кофе в руке, устало трет лоб ладонью, между пальцами свешиваются очки, держащиеся на одной дужке. Вот, облаченная в джинсики, задумчиво грызет ручку, стоя на коленях среди разложенных прямо на полу листков с фрагментами каких-то сценариев. Вот Алена стремительно входит в дверь, на ходу что-то объясняя скептически настроенному мужчине… Экранный имидж на глазах обрастал плотью и кровью, и мысль о том, что эта самая плоть остывала сейчас в покойницкой какой-то больницы, становилась физически невыносимой.